237-256

За сорок лет жизнь очень поменялась... Поменялся и наш двор, а китаек росло еще три. Одна — это последняя — живет-плодоносит... Она мне родная, она и вам будет родная, как доживете до моих лет. Будете вспоминать ее, родную...»

Да... Пятьдесят лет улетело одной секундой... Я живу в Иерусалиме. Все изменилось. Но есть плен памяти. Память держит меня в плену.

 В 1988 году я посадил сливовое дерево на «пятачке» возле своего киоска «Ремонт обуви». Медово-сладко цвело оно. Последняя весна моей жизни в Нижнем Новгороде врезалась в память цветом-благоуханием невесты-китайки и девицы-сливы. Почему-то чьи-то недобрые руки и души уничтожили и китайку, и сливу.

Что делать? Судьба. Те деревья — это моя жизнь, они были мне родными.

Судьба... Судьба... Судьба...

 

Прошло двадцать лет после моей первой встречи с Ильей Гитманом, которая произош­­ла перед праздником Пейсах. Встреча состоялась в еврейской мацепекарне по адресу: улица Желябова, дом 11. Там Лиля Баркан и Женя Коган держали подряд на выпечку мацы. Стоимость коробки мацы весом в три килограмма была десять рублей. За двенадцать рублей коробку мацы привозили домой по указанному адресу. Картонная упаковочная тара подбиралась около овощных магазинов и использовалась вторично. Все в производстве — упаковке — доставке было примитивно и убого. А что было делать?

В послевоенные годы Ихил Мордухович Плитт взял один из еврейских подрядов по выпечке мацы. Как это у него получалось и чего ему это стоило, я лично не знаю, но представляю: злопыхательство, зависть, недремлющее око НКВД шли параллельно с человеком, который хотел сам на Пейсах быть с мацой и обеспечить традиционными листами мацы других евреев города.

Нужно было заказать и изготовить две пары вальцов из нержавеющей стали: одни раздвижные, другие зубчатые.

238

Нужно было соблюдать противопожарные и санитарные нормы при производстве пресного хлеба. Ох, как много чего было нужно...

При всех невзгодах подряд жил и живет сейчас на улице Пахомова, в доме под номером 70. Но чует мое сердце, что этот родной мне еврейский подряд скоро уйдет в историю. Конечно, пятьдесят лет назад Ихил Плитт не предполагал, что жизнь будет так круто меняться.

Я первый раз в жизни пришел в мацепекарню в 1956 году. В подвале дома Лисогурских, на углу улиц Студеной и Максима Горького, пекли мацу. Тогда я увидал первый раз в жизни молящегося старика-еврея. Он стоял очень близко к стене квартиры, седая длинная борода и черная ермолка на голове подчеркивали мистичность ритуала.

Я спросил у матери: «Ма­ма, а кому евреи молятся? У русских есть иконы. Их Б-г нарисован на иконе, а где еврейский Б-г?» Ответ был непонятно-завораживающим: «Дух, где бы еврей ни молил­ся, Б-г слышит и видит еврея...»

Все было непонятно. Но молящийся старый еврей врезался в сердце, в память и идет со мной по жизни. Так же в душе-памяти Б-г, который все видит и слышит.

В мои неполные десять лет передо мной открылось таинство молитвы и познание судьбы, которая наблюдаема какой-то Сверхсилой.

Итак, судьба уготовила мою встречу с Ильей Рафаиловичем Гитманом. Илья узнал обо мне из уст «еврейского телефона». Я так же был наслышан от своей двоюродной сестры Иды Лихтерман о еврее, который был одним из первых политзаключенных в начале хрущевской «оттепели» в городе Горьком.

Идуся общалась с Ильей в начале шестидесятых годов, когда Никита Хрущев, объявив начало перехода советского общества от социализма к коммунизму, яро набросился на религиозные чувства сограждан.

239

В информационно-пропагандистской войне, конечно, были использованы фильмы. «Тучи над Борском», «Чудотворная», а так же ряд злословных кинокомедий, заставлявших простых советских граждан отказываться от бытовых религиозных ритуалов. Атеистические фильмы были карающим идеологическим мечом в руках главарей безбожников.

Илья Гитман в это время продолжал искать смысл жизни и людей, с которыми можно было общаться.

Конечно, Илью воспринимали как ненормального человека, еще бы... «Жить в советском обществе» в те годы означало говорить как можно больше о завоеваниях Октября и авангарде рабочего класса — Коммунистической партии. Многие говорили, кричали, выступали, а оставшись один на один со своей совестью втихаря подворовывали, ловчили, «подстукивали»... Да, тогда было такое время. «Хрущевщиной» назовут в народе ту эпоху злого лицемерия и всеобщего доносительства.

Если Иосиф Сталин уничтожил элиту религиозных деятелей Российской империи, то Никита Хрущев стал морально травить простых людей, соблюдающих бытовые предписания, очищающие совесть человека-труженика.

Молоденький юноша Илья Гитман восстал против существующих общественных порядков... Он был как первый весенний цветочек-подснежник, который очень красиво и скоротечно цветет в глухом темном сосновом лесу.

Три года юной жизни он провел в лагере для политзаключенных в поселке Потьма Мордовской АССР. В местах заключения Илья сдружился и вместе «кушал»*  с адвентистами седьмого дня, сидевшими за религиозную деятельность. Благодаря своим солагерникам он лучше узнал Библию и ее нравственную основу — десять заповедей.

Беседуя с согражданами о советском режиме, Илья задавал себе вопрос: «Сможет ли мой собеседник настучать на меня, и когда он это сделает?»

240

Тем не менее во время отсидки и после нее Илья Гитман стал убежденно исповедовать и проповедовать христианскую религию. Изучение Библии и истории человечества, описанной в Книге Книг, давали ему душевный покой правдоискателя.

Илья не отрицал своего еврейства все годы отсидки. Во времена «хрущевщины» Илья Гитман был человеком не как все, то есть мыслил нестандартно, поэтому соответствующие службы приклеили ему ярлык «ненормальный» и внедрили это мнение в общество.

Дорога-жизнь провела Илью Гитмана через унижение, физическое издевательство, провокации — через все, от чего человек ломается, становится таким же, как те людишки, которые прибегают к грязным приемам своего диктата.

Илья вышел из испытаний с чистой совестью и более возвышенным желанием через познание христианской морали утвердиться в жизни советского общества. Да, он был белой вороной, но для многих он оставался сильной красивой личностью — подснежником весны и свободы...

Проживать Илье пришлось в одной комнатке коммунальной квартиры в доме 57 на улице Красноармейской вместе с матерью. Мама соблюдала еврейские праздничные традиции, поэтому Илья был одним из клиентов мацепекарни на Желябова.

Мы очень быстро сошлись с Ильей, как говорит русская поговорка: «рыбак рыбака видит издалека...»

Ко времени нашей встречи и мне был приклеен такой же ярлычок — «ненормальный». У нас были близкие взгляды на жизнь и людей, а также на еврейскую жизнь, которая в те времена пришла к полному упадку, несмотря на большое количество евреев, живших в нашем городе.

Мы очень недоумевали, почему восемнадцать миллионов рабочих и крестьян в социально управляемом обществе являются авангардом, то есть коммунистами, а остальные двести пятьдесят миллионов какой-то инертной массой, за будущее счастье которой якобы борется этот авангард. Вся борьба

241

за счастье народных масс оставалась на словах и на бумаге. На самом деле массы сидели в лагерях и тюрьмах, а кто был «на свободе», был таким же заключенным.

 Угодить в лагерь мог кто угодно и за что угодно. Очень широко использовался метод исправления недостойных граждан по приговору народного суда:

— срок в лечебно-трудовом профилактории (известная тогда всем аббревиатура ЛТП);

— принудительно-исправительные работы на социалистических предприятиях ( в простонародье «химия» или «принудиловка»).

Мы разбирали с Ильей вопрос: «Почему есть статья «За выпуск недоброкачественной продукции», то есть за «брак»? В те годы по этой 51-й статье можно было угодить в «зону».

При этом все колонии Советского Союза выпускали на свободу спецконтингент, половина которого сразу начинала пить и красть.

Виновата верхушка МВД и лагерное начальство, которое не перевоспитывало подопечных. То есть выпускало человеческий брак — «строителей коммунизма». Но коммунистов не сажали, а если кто из них и «залетал», то его сначала исключали из «чистых» рядов членов партии.

Так в разговорах-рассуждениях мы очень подружились.

Через какое-то время Илья стал посещать богослужения в неофициальной синагоге на улице Приокской, дом 29, квартира 3. Самым интересным в этой синагоге был туалет. Это был пристроенный к дому «скворечник» с коробом-очком со второго эта­жа до первого в выгребную яму. В синагоге частенько стоял соответствующий аромат, а в субботу, в нарушение религиозного запрета, с утра топилась печка.

242

Но молитва жила. Несколько стариков-евреев во главе с Элей Гершковичем и Янкелем Флейшманом молились и читали Тору. Кто-то из евреев приходил в синагогу заказать кадиш, помянуть ушедших в мир иной родственников.

Со временем Илья обратился ко мне с просьбой снять с него обряд крещения, который он прошел в церкви адвентистов седьмого дня, он хотел вернуться в лоно иудаизма.

Все очень быстро решилось.

В августе 1989 года Ури Камышов в синагоге «Марьина роща» наложил на Элиягу бен Рофуэля тфилин. Обрезание Элиягу было сделано, как положено, на восьмой день после рождения. С обрядом наложения тфилин его судьба-матушка опоздала почти на сорок лет.

Слава Творцу, что поучения мудрецов имеют место в сегодняшней жизни: «Евреем нужно только один раз родиться, а коль евреем родился, то евреем и будешь, а насчет судьбы... — какую Б-г даст, такая и будет...»

Все последующие годы от нашей первой встречи по сегодняшний день Илья Гитман был и остается для меня одним из ближайших друзей-сподвижников. Он всю свою жизнь  прожил на мизерную зарплату рабочего-электрика. Сейчас он живет на нищенскую российскую пенсию. Деньги из моих рук он взял только один раз, на поездку в Москву к раввину Ури Камышову для возвращения в иудаизм.

Илья Рафаилович Гитман — первый бутончик-цветение перестройки в СССР. К сожалению, плоды перестройки достались другим — «нормальным» советским людям, которые во времена «застоя»...

Конечно, «сойти с ума» такие люди, как мой друг-сподвижник, имеют право, так как у них есть, с чего сходить...

Один старик, отец нового нормального еврея, которому не с чего сходить, когда приходил в синагогу на Грузин­скую, всегда что-нибудь утаскивал. Один раз он утащил две стеклянные стопочки. Когда-то на десять рублей я купил шестьдесят стеклянных стопочек для моей синагоги на Свер-

243

дловке. Потом эти стопочки перекочевали в синагогу на Грузинскую. Сейчас я их уже не вижу. Мне очень жаль стопочки, для меня они родные, более десяти лет они служили в синагоге.

Конечно, сейчас пьют из полиэтиленовых стаканчиков. Очень удобно: выпил — выкинул. Стопочки же говорили о многом, она передавали чувства тех людей, которые первый раз в жизни пришли в синагогу и услышали святые звуки чтения Торы.

Есть судьба стеклянной русской стопочки, из которой выпивали евреи.

Есть судьба международного полиэтиленового стаканчика.

Есть судьба Ильи Гитмана — теплая, как русская стопочка, и выкинутая обществом — как одноразовый полиэтиленовый стаканчик.

Судьба... Судьба... Судьба...

30 октября 1959 года Илья Рафаилович Гитман освобожден из внутренней тюрьмы КГБ Мордов­ской Автономной Советской Социалистической Республики по определению Верховного Суда МАССР от 30 октября 1959 года по отбытии срока наказания.

249

9 октября 1959 года родился один из помощников Бориса Николаевича Ельцина, первого президента России, — Борис Немцов.

Судьба... Судьба... Судьба...

11 апреля 2003 года я был в гостях у Анатолия (Нафтули) Прата, и в разговоре о работе КГБ и спецслужб выяснилось, что Анатолий сидел вместе с Ильей. Более чем через сорок лет друзья-солагерники нашли друг друга. С моего сотового я связался с Ильей Гитманом и передал трубку Анатолию Прату...

Судьба... Судьба... Судьба...

250

 

ТЕТРАДЬ ДЕВЯТАЯ

 

16 февраля 2003 года, 9.00 утра.

Иерусалим.

За своим рабочим письменным столом.

 

В Нижнем — родные судьбы близких мне людей, есть родная улица, и многое, многое, что есть и кто есть. В Иерусалиме есть могила моего отца Арона Грузмана. В Бейт-Шемеше живет соседка из моего родного двора Ида Давидовна Шприц с дочерью Фридой и сыном Димой. Я собираюсь к ним в гости, уже созвонился...

Родная планета Земля — какая ты маленькая...

Тетя Ида Шприц родилась в нашем дворе и прожила в нем более шестидесяти лет...

Китайка-невеста росла около окна ее квартиры...

Когда-то китаек было четыре, я все китайки не застал. Они росли в ряд от первого векового тополя. Моя родная китайка спилена в 2000 году, она была последней в ряду. Я счастливый человек — еврей, очень хорошо знаю и помню родную Свердловку, родной Нижний Новгород. Последние пять лет я живу на Святой Земле в святом городе Иерусалиме, каждые полгода летаю в Нижний.

Да, мне частенько бывает горько. Нет уже китайки в нашем дворе, ее спилили. Она мешала маневрировать иномаркам во дворе и затемняла свет в окне офиса фирмы...

Двадцать пять лет назад она должна была погибнуть, засохнуть. От комля снизу до середины ствола в дереве образовалось большое глубокое дупло. Она начала сохнуть и цвела уже слабо. В то время я от кого-то услышал, что нужно молотый асбест смешать с землей и цементом, и этой неоднородной массой заделать дупло...

251

Годом раньше пьяный сосед Витька залез на макушку китайки собрать урожай маленьких яблочек. Соответственно, макушка сломалась... Витька, упав на асфальт, сломал обе ноги, часть кроны китайки оказалась на земле...

Дупло и обломанная часть кроны говорили о том, что скоро нашей дворовой любимицы не станет.

Ан нет! Слава Пр-вечному... Я тогда работал в «Энерготехмонтаже» и смог привезти во двор молотый асбест и цемент. Сделал специальную асбесто-цементно-земляную массу и заделал ею дупло, отпилил и надлом ствола. Срез сначала закрасил охрой, а потом по сырой краске нанес слой той же массы...

На следующую весну китайка ожила, зацвела своим ароматно-благоуханным цветом. Люди любовались ее бело-розовыми кучкообразными цветочками, и плыл утонченный сладко-медовый запах, перебивая дух выхлопных газов...

Зимой клевать яблочки китайки во двор прилетали свиристели и дрозды.

Да, была судьба дерева-китайки...

Да, есть и были судьбы людские...

252

Да, есть судьба человека-еврея...

 

Берко Нутович Арбитман... Я хочу поделиться с читателем тем немногим, что знаю о судьбе этого человека.

Дорогой читатель, я не могу писать всего, что знаю о людях, так как многое составляет личную тайну, и я не имею права оглашать это, тем более я не имею права говорить и оглашать то, чего не знаю...

Но какие-то эпизоды из жизни людей я могу и обязан рассказать — так как они неординарны...

В марте 1995 года в синагогу пришел крепкий немолодой мужчина и попросил меня его выслушать. Первые слова его были: «Я еврей, еврей я...» Я уловил в интонациях голоса очень сильное волнение, и поэтому пригласил его к себе в кабинет...

После того, как мы удобно расположились, я попросил мужчину не волноваться и спокойно, по порядку рассказать  о том, чего он хочет от меня.

Я вглядывался в черты лица посетителя и старался найти что-то еврейское. Да, глаза у него явно еврейские, печальные. А во всем остальном передо мной сидел обычный крестьянин, колхозник из медвежьего угла. Выговор, акцент был чисто заволжский, шахунско-керженский.

Колхозник-крестьянин поведал мне, что он житель деревни Песчаное Уренского района, и всю жизнь проработал в колхозе «Новый путь».

И рассказал колхозник-еврей о том, что родился он в еврейской семье, и в пять лет, как положено у евреев, он начал изучать Хумаш (Пятикнижие Моисеево). И даже если он возьмет в руки еврейский молитвенник, то сможет прочитать по нему молитвы, а если побыть ему среди евреев, говорящих на идиш, то через какое-то время он вспомнит родной язык детства и будет все понимать и отвечать на нем.

Но сейчас у него беда... Он уже одиннадцать лет не может оформить документы на получение пенсии, так как у него  нет паспорта. С 1947 года живет он, Арбитин Борис Наумо-

253

вич, в деревне Песчаное под измененными фамилией, именем и отчеством. В том злосчастном 1947 году он из Берко переименовался в Бориса, «Арбитман» перекроил на Арбитина, Нутко — на Наума... До преклонного возраста он прожил в деревне, проработал в колхозе все годы...

В сельской местности паспорта не требовались, удостоверение личности определялось справкой от колхоза, что гражданин Арбитин Борис Наумович является членом колхоза «Новый путь». В 1966 году ему была вручена «трудовая книжка колхозника» — веяние нового брежневского времени. Получать паспорт он тогда побоялся, нужно было признаться публично в своей национальности.

Так в страхе и дотянул до сегодняшнего дня. Колхоз к началу девяностых годов развалился, и сейчас живет Борис Наумович только за счет продуктов со своего приусадебного участка. Но возраст перевалил за семьдесят. Работать как раньше уже не позволяют силы. В городе у него живут дети, на зиму он

254

может приезжать жить к ним, к кому-нибудь из троих...

Но вот беда: пенсии он не получает, а быть на шее у детей ему совестно...

«Липа, помогите мне, пожалуйста. Я знаю, вас все очень уважают, все начальство. Похлопочите за меня... Я знаю, что во время войны и после войны за изменение анкетных данных сажали в тюрьму... Может, сейчас уже законы изменились, и я уже состарившийся человек. Может, не посадят... — со слезами на глазах еле выговаривал Борис Наумович. — Жена моя Шура узнала, что я еврей, почти перед самой смертью... Я ей в этом признался.... Да и детям тоже... Дети восприняли это просто: «Еврей — значит, еврей, среди евреев очень много хороших людей и почти все они грамотные, а ты наш отец, так что мы никуда от тебя не денемся». Порешили так все трое моих деток...»

Передо мной сидел и плакал не безумный старик. Крепкий, всю жизнь работавший физически мужчина, он был хлипок и слаб душой в эти минуты.

Я смотрел на еврея и думал: «Сколько раз в жизни я видел вот такую человеческую слабость — это какой-то психический надлом, болезнь души. У меня самого в жизни были моменты, когда я впадал в состояние слизняка, наверное, такое происходит со многими людьми... Но у меня почему-то потом после таких падений появляются новые духовные силы, и я «ломаю» себя и ситуацию... Наверное, пройдет немного времени, и этот еврей-колхозник с грустью будет вспоминать пятьдесят лет своей жизни, жизни в национальном самоуничтожении...»

Да, мой отец Арон Грузман, когда получал паспорт в начале тридцатых, тоже записался украинцем, имя его было Аркадий, отчество — Сергеевич; и мать моя частенько была не Малкой Нухимовной, а Марией Наумовной.

Да, на долю еврейского народа выпали притеснения, презрение, унижения, гонения... Тем не менее, часть народа выживала и становилась более крепкой и выносливой. Эта кре-

255

пость и выносливость должна проявиться и в этом еврее-колхознике. Конечно, пятьдесят лет — это очень много для одной жизни, но Берко не один такой...

Что делать мне?

Принимаю решение: «Нужно пойти на прием к Буслаеву Александру Борисовичу, начальнику паспортно-визовой службы УВД, и попросить содействия...» Александр Борисович принимал меня в любое время дня и почти всегда без очереди.

Говорю человеку-горемыке: «Пошли в УВД. Я буду ходатайствовать за тебя, и ты должен быть рядом со мной».

Горемыка отвечает: «А меня не посадят, ты меня не оставишь на Воробьевке? Может, я зря к тебе пришел. Я не хочу умирать в тюрьме, лучше дома мне помереть...»

Я не знал, что мне делать...

Опять говорю ему: «Тебе нужен паспорт, чтобы оформить получение пенсии. Ты уже больше десяти лет ее не получаешь. Сколько же ты потерял денег? Паспорт мне для тебя без тебя не дадут. Нужны фотографии, нужно заполнить анкеты, нужно сделать образец подписи в паспорте, без тебя никак не обойтись».

Он подумал-подумал и говорит: «Ладно, Липа, только если меня будут на Воробьевке арестовывать, вы меня туда не отдавайте. Я сидку не выдержу, помру...».

Опять я отвечаю, уговаривая горемыку: «Слушай, мужик, Воробьевка закончилась в пятьдесят шестом году, сразу после двадцатого съезда партии. Никита Хрущев сначала разо­гнал это ведомство, а потом переименовал в Управление охраны общественного порядка. Легендарные НКВД и СМЕРШ уже давно в истории. Правда, бывших служак из тех ведомств я знаю, приходят ко мне, как ты, кто за чем... Ты в своей деревне живешь, как медведь в берлоге. Теперь УВД находится на улице Горького, так что мы с тобой на Воробьевку не пойдем. Не бойся.... Если ты в пятидесятые годы не

256

угодил в те места, куда Макар телят не гонял, мне кажется, и сегодня тебе ничего не будет».

Мы вместе пошли в УВД. Паспортно-визовая служба в те годы находилась в левом крыле здания. С внутреннего телефона я позвонил в приемную Александра Борисовича Буслаева.

Помощник начальника службы ответила мне: «Липа, Александр Борисович в командировке. А по какому вопросу вы пришли? Может быть, я смогу вам помочь...»

Помощником у Буслаева была молодая женщина в чине капитана, к сожалению, имени ее не помню. Она была моей постоянной клиенткой, так как почему-то очень быстро снашивала металлические набойки на каблучках туфель.

Я вкратце рассказал ситуацию...

Помощница сказала, чтобы мы с Борисом Наумовичем поднялись к ней в приемную, на второй этаж, и что она позвонит милиционеру, чтобы нас пропустили...

Когда мы подошли к постовому, вместо того, чтобы взять мой паспорт и удостовериться в моей личности, милиционер вышел из-за стойки и, приложив руку к козырьку фуражки, сказал: «Липа, проходите пожалуйста». «Вы тоже», — обратился он к бледному горемыке-крестьянину. Последнего била мелкая дрожь...

Помощница встретила нас приветливо и живо, сказала: «Посидите, я пойду проконсультируюсь, что делать».

Через десять минут женщина-капитан вернулась и сказала, обращаясь к Борису Наумовичу: «Пожалуйста, напишите заявление на имя начальника Уренского районного паспортного стола, но подробное, с автобиографическими данными, и в своем районе по месту жительства получайте паспорт. А я позвоню туда и проконтролирую, чтобы паспорт выдали как можно скорее...».

Я поблагодарил нашу помощницу и сказал, чтобы она звонила, если ей нужно будет отремонтировать обувку, после чего мы расстались.

213-236    237-256    257-271