402-415

Я сам себе удивлялся. Конечно, я учил наизусть стихи и прозу, но вот так, чтобы наизусть и целый абзац, это получилось само собой:

«Была самая середина глухой осенней ночи. В лесу было очень сыро и холодно. Из черных лесных болот, заваленных мелкими коричневыми листьями, поднимался туман. Луна стояла над головой, она светила очень сильно, однако ее свет с трудом пробивал туман...»

Я  впервые понял, что если мне что-то нужно запомнить, то я запомню. Так я запомнил очень многое из книг и просмотренных фильмов.

 

Боюсь говорить, то есть писать о генах, ведь товарищ Сталин говорил, что генами занимаются лжеученые. А тот, кто на национальные гены ссылается — нацист.

Так что я не буду говорить о себе, что я чистокровный еврей... Кто знает? Может быть, тысячу лет назад иудаизм принял какой-нибудь германец или поляк, и от его семени родился я. То же самое могло произойти и с Черномордиком Евгением Наумовичем, с евреем, который в Нижнем жил и работал. Он — великий советский ученый, среди прочего спроектировавший всем известный «луноход». Один из его родственников говорил мне, что ученые — это потомки пророков, у них память очень хорошая. Вот и у меня она, вроде, тоже хорошая... Только, бывает, захлестнет какой-то волной, как скалу Андромеды, а потом вырисовывается что-то из далекой куда-то ушедшей жизни.

 

В 1958 году я уже был пионером, и участвовал в пионерском сборе отряда,  проходившем после майских праздников в садике Дома офицеров. Подходило к концу обучение в четвертом классе, и Галина Петровна должна была с нами расстаться, а мы, соответственно, с ней. На сборе говорили, что Леня Грузман стал лучше учиться, но ему все же придется в это лето опять ходить в школу на дополнительные занятия по русскому языку.

403

После сбора мы возвращались в школу. Председатель совета отряда Витька Орлинский трубил в пионерский горн, Славик Домничев выбивал дробь из барабана, а Серега Оленичев нес знамя отряда.

Старшая пионервожатая Елена Ивановна была режиссером пионерского марша. Наша колонна по двое шла по Свердловке и Комсомольскому переулку.

Елена Ивановна громко кричала:

— Кто шагает дружно в ряд?

Мы отвечали:

— Пионерский наш отряд!

Она опять кричит:

— Кто шагает дружно в ногу?

Отряд отвечает:

— Пионерам дай дорогу!

Маршевые звуки горна и барабанная дробь заполняли паузу. А потом — снова речевка.

Елена Ивановна:

— Раз-два!

404

Отряд:

— Три-четыре!

Елена Ивановна:

— Три-четыре!

Отряд:

— Раз-два!

Она:

— Кто шагает дружно в ногу?

Отряд:

— Пионерам дай дорогу!

Она — опять громко:

— Кто шагает дружно в ряд?

Отряд — оглушительно:

— Пионерский наш отряд!!

Опять горн распевает мелодию торжественного марша, а барабан выбивает дробь.

405

Прохожие на Свердловке останавливаются, пропуская отряд юных ленинцев. Какой-то офицер встал справа по флангу колонны и приложил правую руку к козырьку фуражки, отдавая честь. Рядом идущий старичок задрал вверх бородку, крикнул «Молодым у нас дорога, старикам у нас почет!» — и как-то по-старорежимному поклонился нашему отряду.

Мы идем к школе по булыжной мостовой Комсомольского переулка мимо кинотеатра «Палас» и Горьковского государственного университета имени Лобачевского, мимо цеха мебельной фабрики имени Первого мая...

Мы прошлись по улицам города как пионерский отряд. А скоро у нас будет «Чашка чая». Это мероприятие-событие было запланировано на 28 мая 1958 года.

И перед «Чашкой чая» мы все пришли в фотографию Дома офицеров, где фотограф Гагаев запечатлел наши лица, не подозревая, не думая, не мечтая о том, что почти через пятьдесят лет его работа предстанет перед моим Читателем.

Почему-то не пришли фотографироваться Саша Ражев, Нина Руббах и Гриша Летинский. Из тридцати четырех учеников класса семь человек были евреи. Пятеро из нас сейчас живут в Израиле: Лускин, Штейн, Сапожникова, Руббах и я, Грузман.

А тогда мы все вместе расселись за столом в виде буквы П, поставленном в нашем классе. Столы были покрыты белыми скатертями, а в центре главного стола стоял-пыхтел большой самовар, как тогда говорили — трехведерный. Правда, самовар был уже электрический. Самовары, работавшие на древесном угле, и печки-прачки еще были частыми предметами быта жителей города. Но в школьном буфете уже самовар был электрический.

Вместе с чашкой чая каждому из нас дали тарелочку со сластями: пирожное-эклер, четыре печенинки, одну конфетку «Пастила», одну конфетку «Ну-ка отними!», три конфетки «Цитрон» в слюдяной обертке.

Мы окончили начальные классы. И, как уже говорилось, Леня Грузман и Коля Белов должны будут летом

407

ходить в школу, и продолжать учиться по одному предмету.

 

В Израиле началась короткая весна. Сидя на скамейке в Старом Яффо,  смотрю в сторону Блошиного рынка, где еврей-одессит мне «вешал лапшу на уши» рассказывая байки про самовары и утюги.

Я вспоминаю уже современную Покровку, где в одном из домов в цокольном этаже Игорь открыл музей нижегородской утвари: самовары, топоры, косы, утюги, дверцы печек, безмены, корытные терки, пилы, прялки...

Городская администрация и современные «новые деловые» смотрят на него, как... Говорят про него всякие гадости, а он воюет с чиновниками и делает ему полюбившееся дело. И он, конечно, не подозревает, не мечтает и не думает о том, что в одном из древнейших городов мира — Яффо — есть живая душа, которая вспоминает Горький-Нижний, и в мыслях, в сердце своем держит его, Игоря, музей.

А я, Липа Грузман, нахожусь в городе Горьком, хотя сижу на берегу Средиземного моря. Здесь, на Востоке, родилась человеческая цивилизация, а я начинался в городе Горьком, где за Волгой по утрам разгораются красные зорьки...

Я наслаждаюсь жизнью...

 

Очередные летние школьные каникулы начинались у меня уже традиционно: я в начале дня шел в школу доучиваться. Зимой у меня это как-то не получалось — учиться.

А после занятий в школе я шел на берег Оки, на водную станцию «Динамо». Там всегда собиралось несколько компаний наших пацанов.

Кто-то купался в бассейне, отгороженном настилами на понтонах, дающих точную длину в пятьдесят и ширину в пятнадцать метров.

Кто-то пробрался на лодку-казанку или даже на яхту к знакомым старшим парням и с ними ушел к другому берегу Оки, к Гребневским пескам.

408

Кто-то кучковался около будки сторожа, где подрабатывал летом Санька-Атюк. Там играли в свару и очко. Это было место, куда незнакомые не допускались.

Ближе к вечеру в сторожке начиналась пьянка. Пропивались выигранные в карты деньги и, конечно, деньги, украденные у пришедших купаться студентов и взрослых мужиков. Пока купальщики ныряли с подмостков бассейна, а их шмотки лежали на берегу, кто-то из команды Атюка «чистил» их барахло.

Также трое-четверо крутых парней — обычно это были Джагга, Кутик, Мартак, Сокол — отправлялись на лодке-казанке на противоположную сторону Оки к Гребневским пескам на городской пляж. Там все было просто: уворовывалось все, что плохо лежало на песчаном острове, пока хозяева вещей купались в Оке.

Когда лодка с воришками и набранным барахлишком подходила к берегу водной станции, Юрка-Джагга начинал петь:

Из-за острова на стрежень,

На простор речной волны

Выплывают расписные

Острогрудые челны...

В какой-то день вдруг мне повезло. Юрка-Гаврик снял с себя красивый, еще не сильно заношенный салатного цвета пиджачок с оригинальными тонкой работы никелированными молниями на грудных карманах (это был германский трофей) и подал мне:

— Ленька, на, это тебе подарок от меня, от Гаврика, носи. Я уже из этого френча вырос. У меня уже есть новый, с той стороны привезенный. Когда я сидеть буду, ты меня будешь вспоминать в этом пиджаке...

Но посадили Юрика первый раз только в 1962 году, а его пиджак я передарил в 1960 году Соловью, так как тоже из него вырос...

А жизнь шла. Крутые кучковались около будки сторожа. А не крутые занимались в секциях гребли и парусного спорта. Жизнь на великих реках была оживленной и наполненной.

409

Также Нижний базар кипел «котлом» жизни того времени. На тот базар после купания и катания на лодках попадал и я в компании, руководимой самим Юркой-Джаггой.

Один такой день вспоминается мне сейчас на берегу Средиземного моря, где на горизонте белеет парус чьей-то яхты, а тогда, оставив водную станцию, облепленную парусами яхт, мы двинулись на Нижний базар продавать украденное: ботинки, брюки, рубашки и даже часы.

Юрок шел в центре; обрамляя его фигуру вождя, рядом шли Лобан и Гаврик, а уже за ними тащились я, Керзачонок-Генашка, Валерка-Черный и еще кто-то из «овражников».

Юрок подходил к торговке-крестьянке и через деревянный прилавок обращался к ней:

— Тетка, у нас шмотье лишнее есть. Хочется в деревню к бабке съездить, а денег на пароходные билеты нет. Купи что-нибудь у меня из шмотья моего.

410

Тетка давала согласие, и Санька-Лобан шел за прилавок с авоськой барахла. После словесной перепалки шмотье оставалось за прилавком у крестьянки.

В этот раз Юрок получил целых двадцать пять рублей, а мы с Керзачонком между делом прихватили по помидору с прилавка торговки.

Часы продали бабе-торговке из пивного чапка. Ее уже знали многие воришки, она скупала почти все, что приносили ей и парни, и мужики. Один раз она даже купила женское платье у похмельно-больного мужика, который стащил платье то ли у своей жены, то ли у соседки.

Нищета была всюду. Как правило, все нищие воровали друг у друга.

На вырученные деньки Юрок, Гаврик и Лобан купили вино «Волжское», нам, соплякам, — бутылку хлебного кваса. И мы все вместе опять отправились в будку-сторожку.

А по речной глади Оки белокрылыми чайками летели яхты под парусами... Лодки-байдарки стрелами неслись по воде перед нами... Колотя колесами по поверхности реки, речной буксир тянул вверх по Оке огромные плоты леса...

А мы сидели около перевернутой вверх дном лодки и думали, как нам попасть на представление «Зимняя фантазия». Ведь на маленьком хоккейном поле стадиона «Динамо» начал гастролировать Московский цирк на льду, и все билеты были распроданы через организации. Как-то быстро над хоккейным полем поднялся брезентовый балдахин, и все щели, дыры, лазы на представление были крепко заколочены новыми досками. Плюс — усиленные наряды милиции дежурили и во время представления, и днем, и ночью вокруг хоккейной коробки, ставшей диковинным местом.

Вечерние представления проходили, а я только мечтал попасть на спектакль загадочного цирка. Около будки-сторожки уже появлялись наши парни, которые побывали на необычайном городском новшестве...

И все же под конец гастролей цирка попал я на невиданное чудо. Наш участковый, капитан Терехов, соста-

411

вил список юнцов, проживавших на опекаемых им улицах, и, предупредив каждого, чтобы к шести часам вечера мы собрались у входа в гостиницу «Динамо», дружно, строем он провел нас на сильно изменившееся хоккейное поле стадиона.

Пропуская нас через контроль, участковый приговаривал каждому пацану:

— Вот к чему надо стремиться в жизни, если около стадиона живешь. Что в тюрьму к Раевскому лезете? Что там делать... Мастерству, спортивному мастерству учиться надо! Тогда и вся страна на вас смотреть будет...

Благое деяние Терехова еще долгие годы жило в наших воспоминаниях, вместе с выводом, что не все легавые — негодники, и иногда они, бывает, делают хорошее доброе дело.

 

А вскоре в городе засверкали новые афиши...

Ведущие артисты кино и эстрады будут выступать на стадионе «Локомотив», вначале колонной пройдя по кругу, приветствуя своих зрителей. Список состоял из любимых советских артистов: Филиппов, Сорокин, Харитонов, Пуговкин — конечно, ведущим программы был знаменитый горьковский конферансье Измаил Рахимов.

Нужно было собирать-копить деньги на билет, и наметить компанию, с которой я бы мог попасть на великое представление.

Володя Скородумов решил сделать фанерный чемоданчик, продать его и на вырученные деньги купить билет на гастрольное представление. Я был свидетелем его мук — работы по изготовлению чемодана-ящика.

Вскоре на помощь Володе пришел его отец. Назар был профессиональным столяром, поэтому в его руках работа закипела и пошла очень быстро.

Через какое-то время чемоданчик был готов. Но — увы — никто его так и не купил. В результате этой неудачи ни Володя, ни я в тот год на особое празднество не попали...

На месте, где стоял домишко, в котором раньше жили Скородумовы, уже был вырыт котлован, и шли работы

412

по возведению нового городского широкоформатного кинотеатра «Октябрь». В тот год я все основное время еще проводил с друзьями, жившими около стадиона «Динамо».

И, как я уже вспоминал, Скородумовы, Смирновы и Галактионовы жили в здании бывшей немецкой кирхи.

 

Из того дня, когда изготовлялся фанерный чемоданчик, я на всю жизнь запомнил значение терминов «шип» и «ласточкин хвост». В комнате моей внучки Эммочки стоят полочки, сделанные мною лет тридцать назад, они соединены в шип «ласточкин хвост».

По дороге в Старый Яффо мы с Сашей проехали через микрорайон Тель-Авивских старых фабрик-мастерских — столярных, сапожных, слесарных, багетных, обивочных, кузнечных... В столярных мастерских-лавчонках вообще понятия не имеют о шипах и «ласточкином хвосте». Сборка новой «европейской» мебели идет с помощью стандартного фурнитурного крепежа. Меня подташнивает от современной халтурной мебели. Но что делать...

Когда мне достается заказ на реставрацию антикварной мебели, я всегда вспоминаю шипы и «ласточкины хвосты», выполненные на моих глазах старым столяром Назаром.

А тогда...

Я дополнительно доучился в летнее время в школе, написал контрольный диктант и был переведен в пятый класс.

 

Первого сентября я пришел в школу. В тот день первым уроком был английский язык.

Новая учительница произносила звук «эй» и собственное имя Эйда. Но моя кипучая натура не давала мне сосредоточиться на новых звуках ни мне, ни всему классу, так как я — «будоражка» (так меня называли учителя). Почему-то я залез под парту и оттуда стал кричать:

— Эй, ай, ой-ёй-ёй! Эй, ай, ой-ёй-ёй!!

В итоге меня «попросили» из класса. В моем понятии это было «учитель выполнил пожелание ученика». Я ушел в овраг и в школе появился только на следующий день.

413

Наша новая классная руководительница Валентина Павловна Курячьева была очень обрадована, что я пришел в школу, прогуляв только первый день занятий. Она начала меня воспитывать, выполняя свой учительский долг.

В разговоре я как-то нечаянно сказал ей, что у меня старший брат и старшая сестра Элла учат немецкий язык, и я тоже знаю кое-что на идиш, куда многие слова пришли из германских диалектов: «Тиш, мессер, брод, гейт шлофен, ком цум мир»...

Мое признание Валентина Павловна восприняла с большой радостью. Она тут же пошла к директору и сказала, что Леня Грузман хочет перейти в параллельный пятый класс, где изучают немецкий язык.

Вскоре по средним классам школы пронесся слух: Леня Грузман и Гена Керзаков будут учиться в одном классе, и сидеть на первой парте перед столом учителя. Через пару дней я перешел учиться в пятый «Б» класс, который радостно зарукоплескал при моем появлении. Я тут же накинулся сзади на плечи Алику Васильеву и весело загарцевал перед классной доской, сидя на его «горшках».

У Лени Грузмана началась «новая» жизнь. У учеников пятого «Б» класса, соответственно, тоже произошли кое-какие изменения.

А вот родители одноклассников были недовольны, что две фамилии — Грузман и Керзаков — фигурируют в одном классном журнале с фамилиями их детей...

Как классный руководитель Валентина Павловна от меня избавилась, но как учительнице русского языка ей от меня деваться было некуда — ее ждали испытания.

Геныч Керзаков (так иногда звали Керзачонка) имел такое же пристрастие к столярному делу, как и я. Он жил во дворе, в котором жило много мужиков и парней, работающих в мебельном цеху в Комсомольском переулке.

 

Мебельный цех располагался в бывших городских винных погребах. Эти погреба сохранялись в городе до конца девяностых годов  прошлого века. Деньги «новых рус-

414

ских» повлияли на городские власти так, что от тех исторических помещений не осталось камня на камне, и сейчас в Университетском переулке красуется новый элитный дом. Это как современная мебель, не знающая шипов и «ласточкина хвоста». Напыщенная, важная, блестящая, а духа времени и творческой мысли в ней нет.

Хорошо, что рядом с «новорусским» домом еще стоит здание, в котором была наша школа... Это опять отступление.

В общем, мы с Генычем расшатали учительский стул так, что он еле держался на своих шипах.

На очередной урок пришла Валентина Павловна. Класс встал из-за парт, приветствуя учительницу, так было положено.

Валентина Павловна сказала: «Здравствуйте! Садитесь!», положила на стол классный журнал и портфель, выдвинула стул из-под стола и села...

Села, а стул под ней рассыпался. Но она не упала на пол, а на локтях повисла на краю стола в позе, впервые нами увиденной.

Класс дружно захохотал.

Покрасневшая, перепуганная Валентина Павловна подтянулась на локтях и встала. Ее перепуганный голос прозвучал, как раскат грома:

— Как вам не стыдно! Над такими шутками нельзя смеяться! Я же могла убиться!

Видно, осознав содеянное, класс притих.

Генок, Геныч, Генашка, Гендосик, Геночка, Генчик Керзачонок-Керзачишка — в общем, как он говорил, хоть горшком назови, только в печку не ставь, — шустро подобрал развалившиеся части стула с пола и побежал, понес их в кабинет завхоза школы дяди Миши, который также владел кровными российскими специальностями — столяр, плотник. Буквально через две минуты Генашка принес в класс новый стул и вежливо произнес, обращаясь к учительнице:

415

— Садитесь, пожалуйста, дорогая Валентина Павловна. Простите, пожалуйста, нас, весь наш класс, за то, что мы смеялись...

Валентина Павловна посмотрела на Генку и произнесла, покачав головой:

— Что с тебя, Керзаков-младший, взять! Отца посадили, старший брат скитается где-то по стране, а сам ты в пятый класс пришел учиться в третий раз... Ты у меня единственный ученик, который умудрился в одном классе два раза остаться. Кто тебя в пионеры принимал? Тебя исключить нужно из пионерской организации. Что это за установка такая: все обязательно должны быть пионерами.

Керзачонку в этот день учиться совершенно не хотелось. Он, ухмыляясь, начал демонстрировать свои клоунские способности: быстро снял с шеи свой сатиновый галстук с оборванными концами, скрутил его в какой-то большой многоузловой мячик и стал жонглировать красным символом рабоче-крестьянских детей, превращенным им в непонятную игрушку.

Учительница посмотрела на веселого, жизнерадостно жонглирующего Геночку и усмехнулась, выговаривая:

— Отец твой, Иван, как напьется, то голый, в чем мать родила, у вас по двору бегал. Этого ему мало было, так он в последний раз голышом по улице Свердлова прошел, жонглируя детским мячиком, до самого клуба Свердлова, пока его милиция не забрала. Наследственность у тебя, Керзаков, клоуном-жонглером быть, что ли?

Генок засмеялся:

— Не-ет, наследственность у нас — быть столярами, отец мой столяр, деды тоже были столярами, и я столяром буду. Вот скоро меня в колонию отправят, там я полностью эту профессию освою, а Ваш русский язык мне совершенно не нужен!

Перепалка закончилась, и урок пошел по намеченному плану.

387-401    402-415    416-429