Tel: 972-544-889038
|
28 - 45 Через пять минут Алик был на пороге указанного дома. Его встретил здоровенный седеющий рыжебородый еврей в кожаном фартуке. На просьбу найти хоть что-нибудь съестное для четверых беженцев-евреев кузнец ответил: «Беги за роди- телями и братом, а я пока солью воду с картошки, она у меня только что сварилась». Очень скоро Алик вновь появился в доме кузнеца в сопро- вождении всех членов семьи, которых хозяин тут же усадил за стол, а сам встал к юго-восточной стене и запел в четверть го- лоса, прикрыв глаза веками. Отец тут же встал рядом с моля- щимся евреем и присоединился к молитве, которая окончилась через пять минут. Алик, мать и Илья сидели молча, стараясь не нарушать святость возвеличенного молитвой момента в придорожном еврейском доме. Тишину ровным голосом нарушил хозяин дома: — Мое имя — Аврум, моим отцом был Иосиф-кузнец, и дед тоже был кузнецом, и звали его Мордха. Вот так-то. Я ни- куда убегать не хочу, таково мое решение. Если вы решили бежать от фашистов — значит, Он вас так наставил. При этих словах кузнец поднял кверху ладони рук. — Раз Он вам так повелел, то убегайте. Я дам вам пол- краюхи хлеба, картошки вареной, что еще не остыла, немного масла, а младшему парнишке дарю сандалии — есть у меня пара его размера. Вот так-то. Идите, спешите, не задерживайтесь в Опочке, обо мне не думайте — я остаюсь около могил моих предков. Больше трехсот лет мой род жил здесь, у дороги, в кузнице, работали из поколения в поколение. Вот так-то. Шнееры молча сидели за столом, слушая религиозного ев- рея, который, накинув на плечи талес, снова заговорил: — Я имею право благословить вас, так как моя фамилия Кац — я потомок Аарона-первосвященника, брата Моше- рабейну. Вот так-то. И, перекинув с плеч на голову талес, так чтобы под ним были вытянутые вперед руки с разведенными пальцами, ев- рей-кузнец Аврум Кац прочитал-пропел: 29 — Благословен ты, Господь, Бог наш, Владыка вселенной, освятивший нас святостью Аарона и повелевший нам благо- словлять твой народ, Израиль, с любовью! Идите с миром, придите с миром в безопасное место! С трепетными чувствами семья Шнеер вышла из дома куз- неца и вновь пришла к дому, где Алик оставил велосипед и куртку. Велосипед лежал на траве около крыльца дома, а кожаной куртки на его раме уже не было. Алик постучал в дверь дома, затем торкнулся плечом о тол- стые доски… Было видно, что внутренняя задвижка очень креп- ко держит дверь в притворе. После повторного настойчивого стука из сеней послышался приглушенный злой голос хозяина: — А ну, морды жидовские, убирайтесь из Опочки! Будете надоедать — так мое ружье волчьей картечью заряжено. Так что берите свой лисапет и уматывайте. А куртка мне останется за то, что я вашу машину караулил. Катитесь к русским боль- шевикам, жиды пархатые! Ведя велосипед за руль, Алик пошел впереди уставшего семейства Шнееров, приговаривая: — Как хорошо, легко и весело нам сейчас передвигаться! У нас же нет почти никакого груза, только небольшая авоська с продуктами, что дал нам Аврум Кац. Но главное — с нами идет его благословение, которое дороже кожаной куртки. Мы все равно доберемся до Локни. И снова Илья забрался на голую раму велосипеда, а Алик, сохраняя равновесие, медленно закрутил педали. Мама с па- пой пошли следом быстрым-быстрым шагом. Но когда оставленное село Опочка лишь начало тонуть в вечерней зелени придорожных рощ, всем беженцам пришлось вновь залечь в канавах и ложбинках. "Юнкерсы" сделали раз- ворот над их головами, кинули несколько бомб на дорогу, а весь оставшийся боезапас сбросили над Опочкой. На фоне темнеющего неба и еще светлого горизонта зарево занялось сразу в нескольких местах — это горел поселок. Занялся пла- менем и тот дом, хозяин которого совсем недавно "зажал" у Шнееров кожаную куртку. 30 С окончанием очередной бомбежки окончился и этот зло- получный день, перевернувший души спасающихся от фаши- стов людей. Как-то сразу, через считанные минуты, люди на- чали готовиться к ночлегу, делая себе общие семейные "пери- ны" из веток и прошлогодней соломы. Почти никто не разво- дил костров — "романтика" войны исключала романтику ноч- ного костра под открытым небом. Физическая и психологиче- ская усталость отключили сознание людей от реальной жизни на несколько часов тревожного сна. А ранним утром, когда вместе с ночными звездами стали гаснуть пожарища поселка Опочка, в небе вновь загудели мо- торы, и снова на поселок и на дорогу, по которой предстояло уходить, посыпались бомбы. Уже имеющие опыт беженцы вжались в землю, пережидая налет, после которого можно будет снова идти и бежать в сто- рону железной дороги. Пока немецкие летчики будут завтра- кать и отдыхать, а техперсонал готовить самолеты к следую- щему вылету, надо успеть уйти как можно дальше. Из канав, ямок, ложков поднялись люди и быстро-быстро зашагали на восток, в сторону восходящего солнца. К убитым и раненым никто не подходил. Всё определял инстинкт сохранения жизни, а это значило, что нельзя терять время и силы на тех, кому уже не поможешь, надо успеть уйти подальше от наступающих немецких танков и сыплющих смерть самолетов. Сотни людей опять двигались одним без- молвным потоком, подгоняемые страхом: вот-вот с неба вновь посыплются бомбы. Через четыре часа все повторилось: налет фашистских са- молетов, бомбы, пули крупнокалиберных пулеметов. На этот раз семья Шнеер не успела добежать до леса. За- легли в поле. Сверху, поперек всех, опять лег Алик. Одна бом- ба разорвалась совсем рядом, и комья земли и песка больно хлестанули по его спине. Особенно был чувствителен "хлопок по ушам", после которого долго стоящий в ушах звон заглу- шил все мысли, оставив четкой только одну: "Когда же весь этот ужас окончится?" 31 Ужас, увы, не окончился, а только прервался, дав возмож- ность выжившим подняться с земли и снова двинуться вперед, в направлении станции Локня. Бомбежки настигали колонну бе- женцев в течение дня еще трижды. Разрывы бомб, свист пуль, стоны и крик раненых, трупы около воронок — все смешалось в один водоворот страха и инстинкта, приказывающего выжить. И вновь ночь накрыла своим милосердным покрывалом еврейскую семью на опушке леса рядом с дорогой, где была устроена из веток ветлы и сухого мха "семейная перина". Для Ильи это была первая ночь, когда сон не принес ему отдыха. Какие-то ночные кошмары, тяжкие мысли, неприятные ощу- щения все время заставляли его вздрагивать, просыпаться и вновь проваливаться в какое-то забытье. Он проснулся на рас- свете в состоянии, близком к помешательству. По серым лицам мамы, папы и Алика было видно, что и им ничуть не легче. И снова все повторилось: Алик крутил педа- ли, Илья сидел на голой раме, которая больно врезалась в его зад, родители быстро-быстро шли следом… Мыслей вообще уже никаких не оставалось. И вдруг, когда солнечные лучики начали бить в глаза, ко- лонну беженцев догнала колонна военных полуторок. Из окна одной из них хриплый голос скомандовал: — Эй, там, на велосипеде! Быстро в машину! Подвезем до станции! Боже, какое счастье! И неважно было то, что кузов полу- торки "ГАЗ-АА" был набит убегающими от "нового герман- ского порядка" людьми — они как-то потеснились, и нашлось место для Алика, Ильи, мамы, папы и даже велосипеда. Конечно, езда была малоприятной — тряска от дорожных выбоин и кочек, их швыряло с борта на борт — и продолжалась все это несколько часов. Это были сладкие муки — сладкие по сравнению с прервавшей их следующей бомбежкой со все тем же исходом: горящие машины, перевернутые раскуроченные те- леги, трупы людей и лошадей, крики и стоны раненых… Наконец впереди замаячила окраина станции Локня. Идти стало легче, и беглецы вдруг почувствовали надежду на окончание опасного пути. К тому же вдоль дороги росло 32 много призаборных кустов малины, усыпанных спелыми яго- дами. Можно было сорвать и, подержав во рту, проглотить ки- словато-сладкую душистую мякоть Ужасы войны стали отступать; усталость тоже куда-то улетучилась. Вскоре мощенная булыжником улица развернулась, рас- ширилась и перешла в пристанционную площадь, полностью забитую беженцами, которых военные выстраивали в колонны по четыре и направляли к формируемому эвакуационному эшелону. Это был состав из открытых грузовых платформ, на последней стояла спарка пулеметов "Максим", приспособлен- ная для стрельбы по воздушным целям, — на случай защиты от авианалета. Охрипший офицер руководил посадкой-погрузкой людей на платформы, забивая их до отказа и крича: «Это последний эшелон! Моя рота готовится к обороне станции!» Алик оставил свой велосипед около входа в здание стан- ции – стало ясно, что на платформе не будет места для такой громоздкой вещи, и помог забраться за высокие борта родите- лям. Худенький, проворный Илья сам перекатился за борт платформы и шлепнулся на дно, уткнувшись лицом в много- слойную пыль. Многие пассажиры платформы стояли, дер- жась за наращенные досками борта этого чудо-транспорта. Раздался гудок паровоза, и ветер нагнал на беженцев шлейф черного дыма. — Что за безобразие? От этого угольного дыма можно по- терять сознание! — заверещала стоящая рядом женщина, оде- тая в элегантный плащ и шляпку-таблетку с черной вуалью. — Как только прибудем на новое место, я обязательно напишу письмо товарищу Сталину о постыдной эвакуации советских граждан! Стоящий с ней рядом мужчина, приподняв забинтованную голову, зло ругнулся: — Дура! Кто будет читать твои глупости? Привыкла в 1937 году писать, думаешь и сейчас это поможет? Скажи спа- сибо, что хоть так можешь убежать от фашистов! 33 — Грубиян! Разве можно так с женщиной разговаривать? — взвизгнула дамочка. В этот момент платформа резко подалась назад, стукнув бамперами — к составу прицепили паровоз, который с натугой потянул перегруженный людьми поезд от станции. Пассажиры затихли, стараясь не оторваться от спаситель- ных бортов и сохранить равновесие, поддерживая друг друга. Поезд начал набирать скорость, и все пассажиры, словно по какой-то команде, впились взглядами в пристанционные часы, стрелки которых показывали девять часов двадцать пять ми- нут. Под часами висело большое объявление, написанное ко- ричневой краской на большом фанерном листе: ПОСЛЕДНИЙ ЭШЕЛОН ЭВАКУИРУЕМЫХ СО СТАНЦИИ ЛОКНЯ БУДЕТ ОТПРАВЛЕН 4 ИЮЛЯ 1941 ГОДА. ПРОСЬБА ВСЕМ ПОДЧИНЯТЬСЯ ВОЕННОМУ КОМЕНДАНТУ СТАНЦИИ. * * * Состав, окутываемый клубами паровозного дыма, набрал скорость, и летние лесные опушки начали радовать взоры бе- женцев своей природной опрятностью, нетронутостью, непри- частностью к событиям, происходящим в человеческом мире. Но война очень скоро напомнила о себе, и страх невиди- мой рукой схватил за горло пассажиров грузовых платформ — справа, над безмятежным лесом, с ревом пронеслась пара "юн- керсов", обгоняющих поезд. Значительно удалившись от перепуганных беженцев, они превратились в две точки, но затем развернулись и взяли курс на эшелон, превращаясь из точек в стрекозок, затем в ястребов и, наконец, — в самолеты-стервятники. Засвистело, заухало, ударило по барабанным перепон- кам… Бомбы рвались рядом с платформами. Машинист рва- нул ручку стоп-крана, и к разрывам бомб добавился скрежет тормозов. Поезд замедлил ход, люди прыгали с платформ, же- лая скорее скрыться в ближнем лесу. 34 Свистел пар, стравливаемый из котла паровоза, свистели падающие бомбы, свистели пули из опустошаемых немцами пулеметных лент… А люди — кто-то упал, не дотянув до спа- сительных плакучих берез, кто-то еще бежал к лесу, а кто-то уже "влетел" в спасительную лесную тень придорожной лес- ной полосы, осыпанный падающими березовыми сережками. А на смену первой паре стервятников летели следующие звенья, уже по три-четыре самолета в каждой новой "налетной волне". Наконец с задней платформы эшелона застрекотали спа- ренные пулеметы, заставляя гитлеровских асов маневрировать и разбрасывать бомбы наугад. А тут еще подоспели два совет- ских истребителя, закруживших свою карусель вокруг стер- вятников. Илья, обнявшись с братом, притаился под березой. Под соседним деревом притулились мама с папой. Кругом всё гро- хотало, выло, свистело, трещало… Илья, уже почти привыкший к бомбежкам, теперь не вздрагивал от каждого разрыва. Он даже повернулся на спину и стал рассматривать теплое летнее небо, где в облаках кру- жился хоровод из нескольких летучих машин. Вдруг один самолет вывалился из танцующего круговорота и, окутываясь огнем и черным-пречерным дымом, стал круто па- дать. Через считанные секунды, ломая деревья, он рухнул на землю, совсем недалеко, и яростное пламя с клубами дыма заби- лось над ним. Опознавательных знаков на фюзеляже горящей машины не было видно. Илью охватило чувство неопределенно- сти — он не знал, что ему делать: плакать или радоваться. Новая волна стервятников, сея смертоносный металл, пронеслась над эшелоном и, поднимаясь после налета, вписа- лась в «карусель». А тут еще один самолет превратился в пи- кирующую огненно-дымовую «комету», и на этот раз Илье было четко видно черно-белую свастику. Над лежащими на опушке понеслось радостное «Ура-а-а! Ура-а-а!!»… Кричали уткнувшиеся лицом в траву беженцы — гибель фашистского самолета влила новые жизненные силы в 35 изможденных, измученных людей. А небесный самолетный хоровод тем временем распался. Пулеметы, стоявшие на платформе, тоже затихли, задрав кверху тупорылые охладители стволов, из-под завинчивающихся пробок которых выбивался пар. Вид у пулеметов был победный, они стояли, как солдаты в строю по стойке "смирно". Алик встал с цветущего клевера, посмотрел под ноги и произнес: «Как красиво цветут и пахнут травы – мы этого не видим, убегая от смерти». Он поставил на ноги Илью и пошел к маме с папой, чтобы помочь им. Но родители уже встали сами. На их лицах были видны отпечатки корней березы, к которым они прижимались во время налета. Оглушенные и оборванные, перепачканные землей и кро- вью, люди медленно начали забираться на товарные платфор- мы, не обращая внимания на убитых и тяжелораненых, лежа- щих на земле… Платформы уже не были так плотно набиты, и уцелевшие беженцы стали приводить себя в порядок, ожидая, пока паро- воз тронется и увезет их подальше от прифронтового ада. Еще более сгорбившиеся после бомбежки старики вдруг начали громко читать молитвы, а религиозные, седобородые в черных кипах евреи собрались возле первой платформы и, об- ращаясь в сторону далекого, невидимого Иерусалима, тоже начали молиться. Илья четко слышал «Омен», произнесенный несколькими десятками голосов. Маленькие дети, молчавшие от страха во время налета, уже на платформах громко расплакались. Вопли, выкрики, мо- литвы на разных языках — все это многоголосие окутало то- варные платформы. Все были охвачены единым желанием: скорее, скорее уехать подальше от наступающих кровожадных фашистов. На одной из платформ были припасены две железные бочки с водой. Но во что ее набрать? Из чего пить? Почти ни у кого не было подходящей посуды. Несколько щербатых эма- 36 лированных кружек передавались из рук в руки по длиннющей очереди из выживших после бомбежки. У беженцев не было бинтов и йода, поэтому легкораненые просто крупными листьями подорожника и полосками разо- рванной одежды останавливали кровь из своих ран или зажи- мали их руками. Несколько взрослых мужчин остались чуть ли не голыми — на них упала здоровенная береза, под корень которой попала бомба, и, вылезая из-под ее ветвей, они изодрали свою одежду. Родственники потеряли друг друга и кричали, зовя детей, родителей, бабушек, которые, может быть, потерялись в лесу, а может быть и… Суматоха, нервные перебежки, прыжки с платформ и на платформы, крик, плач, нецензурная брань — все как-то разом затихло и окончилось, как только паровоз дал гудок. И вот нако- нец-то состав, набирая скорость, покатился к станции Бологое. Выжившие, но все еще искореженные страхом и перене- сенными ужасами, люди «заболели» новой мечтой: «Вот добе- ремся до станции Бологое — и всем окажут медицинскую по- мощь, дадут вдоволь напиться, там можно будет обмыть заду- бевшие от паровозной копоти и пыли лица». С этой надеждой люди продолжали трястись на грузовых платформах поезда. А вот ночь была кошмарной – наполненной иссушающей жаждой, неумолчным плачем осиротевших детей, чья матери были убиты при налете, тряской на жестком днище платфор- мы… Казалось, этому испытанию не будет конца. И все же заветное Бологое замаячило впереди своими пригородами. * * * На станции вдоль вокзального перрона стояли четыре цистерны с водой. Сразу после остановки беженцы устреми- лись к ним. Но из привокзальной радиорубки четкий голос, явно принадлежащий военному, скомандовал: — Граждане, эвакуируемые со станции Локня, просим не отходить далеко от состава! Стоянка эшелона будет продол- 37 жаться только пятнадцать минут. Эшелон следует до станции Иваново, где работает эвакуационный пункт. Как только к со- ставу будет прицеплен новый паровоз — эшелон тронется, и все эвакуируемые должны находиться на своих местах. Алик за время короткой остановки смог где-то раздобыть трехлитровый алюминиевый бидончик и наполнить его водой. Очень аккуратно, как хрупкую хрустальную вазу, он передал воду в руки Ильи, уже влезшего в их железнодорожную «теле- гу». Потом он помог забраться в «вагон-люкс» родителям. В дальнем углу платформы лежало тело женщины, завер- нутое в линялый брезент. Двое обессилевших от плача детей, стоя на коленях и опираясь руками о дно платформы, жалобно скулили. Новый гудок паровоза, привычный толчок состава, и в го- ловах пронеслось: «Всего один день и одну ночь надо прому- читься на грохочущей платформе, а потом мы будем в безо- пасности. На станции говорили, что немецкие самолеты туда не долетают». Новая монотонная тряска с перестуком колес на стыках рельсов спрессовались в особое время, в конце которого виде- лась райская земля — город Иваново. И когда мимо замелькали пригородные поселки, Шнееры сделали по два последних глотка из бидончика, наполненного на станции Бологое. Вид пригородов, водокачки и показавшегося вдали железно- дорожного узла с вокзалом подняли на ноги всех пассажиров: люди окончательно поверили, что всем невероятно повезло — они остались живы после переполненной ужасами дороги. Вскоре беженцев выстроили в колонну на перроне, а затем вывели на привокзальную площадь, где все они по одному подходили регистрироваться к военным, сидящим за деревян- ными школьными столами и составляющим списки прибыв- ших. Каждый эвакуированный, прибывший в город русских ткачих, отвечал на стандартные вопросы: — Есть ли родственники в Средней Азии, в Сибири, на Урале? 38 — Хотите ли дождаться эшелона, который отправляется за Уральские горы? Седой военный посоветовал Алику, которого родные не- гласно стали считать главным в семье: «Если хотите побыст- рее выехать на новое место жительства, советую зарегистри- роваться на поезд, следующий в Горьковскую область. Через час ожидается его отправление». Еще раз поговорив с папой и мамой, Алик от имени всей семьи расписался по-русски в соответствующих графах ведо- мости эвакуантов. На этот раз к каждой из четырех открытых платформ, до- полняющих «товарняк» были приставлены деревянные лест- ницы, по которым было удобно забираться в свой «дом на ко- лесах». Верхом вагонной цивилизации и огромной радостью для людей были стоящие в углу каждой платформы большие фля- ги с водой, к ручкам которых была приклепаны цепочки с эма- лированными кружками. Кроме того, каждому пассажиру вы- дали по четверти буханки черного хлеба и по два яблока. А днища платформ — о счастье! — были устланы толстым сло- ем столярной стружки, гасящей грохот и смягчающей тряску. О большем комфорте и мечтать было нельзя. Название конечного пункта — «станция Смагино» содер- жало в себе все ту же пугающую неизвестность, что и многие другие новые и непонятные слова, услышанные с первого дня мучительного бегства из Латвии. Пронзительный гудок паровоза уже не заставлял испуган- но вздрагивать, а звучал как ангельская труба, вселяющая на- дежду на то, что пройдет еще несколько часов — и придет ко- нец горькому путешествию, а самое главное — не будет над головой немецких самолетов. Алик, растянувшийся на пахнущих смолой стружках, ска- зал: — Фронт теперь где-то очень далеко. Но как только мы прибудем на новое место жительства, я тут же запишусь в ар- мию добровольцем. И тогда посмотрим на фашистов, когда я встречусь с ними на поле боя! 39 Платформы не были переполненными, и вскоре все члены семьи Шнеер спали, как и их попутчики, на слое стружек, в своем «мягком вагоне». Станции, полустанки, железнодорожные тупики сменяли друг друга. Но вот паровоз свистнул три раза подряд — и сна- ружи, из-за борта платформы послышалась команда: — Всем пассажирам выйти на станционную площадь! Эшелон прибыл к месту назначения — станции Смагино Горьковской области. Около станционного здания одиноко стоял канцелярский стол, за которым сидели машинистка и военный. Машинистка печатала, а военный расписывался в документах и ставил печать. Но перед тем, как подойти к офицеру, прибывшие бежен- цы беседовали с мужчинами в полувоенной одежде. Один из них, лет тридцати, веснушчатый, с орденом над левым нашив- ным карманом гимнастерки без погон подошел к старшему Шнееру и, спросив фамилию, имя, количество прибывших членов семьи, задал очередной вопрос: — Из какого города вы эвакуировались? Услышав название города, незнакомец сразу повеселел и сказал: — А я был в вашем городе, аж целые сутки, в 1936 году. Потом я с приятелем в Таллин отправился. Сейчас я нахожусь в тылу, лечусь после контузии, полученной на финской войне. Но скоро опять встану в ряды Красной Армии. И незнакомец как-то, вроде бы для себя, а на самом деле для Алика, добавил: — Самое достойное в жизни для мужчины — это идти добровольцем сражаться против фашизма. Подумав немного, незнакомец посоветовал: — Думаю, граждане, вам лучше поехать обустраиваться в Бутурлинский район. Есть тут еще недалеко Большеболдин- ский район — слышали, должно быть, про село Болдино? Там когда-то великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин проживал. Но оттуда пока мужики не подъехали, вот-вот, правда, должны появиться. — Да нам все равно, куда ехать, лишь бы побыстрее… 40 — Ну если хотите прямо сейчас, то Николай Кулагин за- берет вас с собой. И тут же орденоносец обратился к стоявшему рядом муж- чине: — Николай, забирай с собой это милое семейство! Отец — Яков, мама — Роза, старшой — Алик, меньшой — Илья. Сейчас мы тут справочки получим у представителя военкома- та, чтобы зарегистрироваться на новом месте жительства — и можно трогаться. Вскоре отец подошел к семье, уже сидевшей на телеге Николая Кулагина, со справкой. Алик прочел ее текст вслух: "Справка дана Шнееру Якову Перецевичу 1890 года рож- дения в том, что он прибыл на станцию Смагино Горьковской железной дороги вместе с женой, Розой Ароновной 1893 года рождения, сыном Ароном Яковлевичем 1923 года рождения и сыном Ильей Яковлевичем 1928 года рождения. Вся семья направляется в Бутурлинский район Горьковской области для дальнейшего трудоустройства и проживания. 8 июля 1941 года. Станция Смагино". На неразборчивой подписи после слов «капитан железно- дорожных войск Красной Армии» стояла гербовая печать с номером войсковой части. Отец завернул справку в носовой платок, положил драго- ценный документ в карман брюк и сказал вознице: — Всё, теперь уже можно ехать… Телега медленно запылила, выезжая из большого полу- круга таких же подвод, ожидавших беженцев. — Ну, будем знакомы. Очень рад доставить всех вас до места предписания, — мягким, непривычно окающим говор- ком, начал свою речь Николай Кулагин, сев на край телеги и слегка похлопывая лошадь вожжами по хребтинке. — А чегой-то у вас, дорогие люди мои, с собой ничего- нюшки нетути? — продолжил он. — То есть пожитков с собой — почему вы с собой никаких не сопровождаете: ни чемода- нов, ни мешков, ни вешшичек каких-нибудь? Это как же жисть ваша так перекувыркнулась — на ново жительство едете, а с собой ни синь пороха нет… 41 Лошадь, пофыркивая, весело бежала. Николай, восседая в классической позе кучера, уютно вел свою речь: — И буду я еще разок вам рад представиться. Так сказать, я — Николай Иванович Кулагин, колхозник колхоза «Быст- рый», в который ощо в тридцатом годе вошли и наши крутец- кие мужики со своими хозяйствами. Энто, сказать по- простецки, то есть село Крутец, в котором я проживаю с ба- бою своею Клавдеей и дочурками Ленухой и Валюхой, и есть как бы основное в нашем колхозе. А почему оно, село-то, так называется, то я много всяких рассказов и пересказов слыхи- вал, но вот чтобы сейчас что-то конкретно сказать — ничего- шеньки не можу. А село у нас населено старообрядцами, что еще с царем Пётром воевали за веру, да-а. Так чтоб сильно ве- ровали – не скажу, но обычаев своих держимся по сей день, и при царе держались, и при советской власти не забываем. Дружный у нас в селе народ, как семья. И вы, стало быть, в нашу семью едете. Вот такие дела, дорогие мои граждане кувырканные. Смотрю я на вас – и хочу такое вам предложение сделать: в нашем селе для вас и избенка подходяща сыщется, и, конечно ж, работа в колхозе. Я сам-то тракторист, так что могу пред- ложить старшему парнишке, Алику, быть водовозом околя моего трактора. И для меньшого тоже дельце найдется, по- сильное для мальца: харчишки подвозить на полевой стан. А избенка, о которой мне думается, что она вам как раз подой- деть, так она рядом с конным двором находится — и лесок ря- дом, и стоянка тракторов. Так что, вроде, дом стоит тот на от- шибе, то есть на околице, но моя-то изба рядом… Суседями будем, дорогие мои граждане кувырканные! Засыпающий от усталости Алик вдруг поправил возницу: — Николай Иванович, извините, пожалуйста, мы не ку- вырканные, а эвакуированные, Вы неправильно произносите слово. — Да мне-то, младой человек, кака разница — эвонкуи- руемый это значит, что издалека, из эвон каких краев, к нам переместились, то есть перекувыркнулись — этакий жизнен- ный кувырок людишки сделали. Уродились и проживали в од- 42 ном местечке, а в течение нескольких деньков — на новом месте оказались. Чем не кувырок-то? И есть вы по-нашему, по- крутецки, по-деревенски, по-староверски — кувырканные. Это не я, а старец наш, Василий Митрофанович, так-то вас определил, когда я ему перед отправкой на станцию порасска- зал, пошто мне председатель велел в путь-дорогу отправлять- ся. Придет оно и ваше времечко, что познакомитесь с почтен- нейшим нашим крутецким старцем, который вас кувырканными определил прозывать, а как оно по правильному-то, по-научному — это сичас очень неважно. Главное, что понятливо. Алик вынул из кармана сигарету и коробок спичек, собира- ясь закурить. За долгие дни бегства он забыл о том, что в верх- нем кармане гимнастерки у него были пачка сигарет и спички. Николай обернулся к нему и укоризненно покачал головой: – Я тебе, юнош, так скажу: ты эти свои цигарки оставь. У нас, в старовеческом быту, табашников не любят и никаких дел с ними не имеют – не принято у нас табак-то смолить. Да и спички б ты поберег. Мы, мужики, кресалами пользуемся, а ты на баловство таку ценность стратить хочешь! Алик послушно убрал сигареты в карман. Отец – впервые с начала эвакуации – улыбнулся: – Что вы за человек такой волшебный, Николай Ивано- вич? Сколько раз я сыну говорил, чтоб курить бросил, – не помогало. А тут сразу послушался! Так бы и всегда! В ритмичном потрясывании телеги и под нескончаемые философские сказы Николая вся семья Шнеер мягко погрузи- лась в сладкий полусон. Начал придремывать и возница. Рез- вой и бодрой оставалась только лошадь, которая без подстеги- вания и окриков сама по привычной дороге прикатила телегу на центральную площадь поселка Бутурлино. Николай Кулагин спрыгнул с телеги без каких-либо сле- дов дремоты на лице. А эвакуированные переселенцы — Яков, Роза, Алик и Илюша — никак не могли осмыслить настояще- го: "Что с нами происходит? Где мы находимся? Что это за большие тополя вокруг площади, где над массивным зданием развевается красный флаг? А еще перед подъездом стоит с дюжину подвод, запряженных лошадьми…" 43 Немного подремав во время дороги от станции до райцен- тра, пассажиры взбодрились. Алик хорошенько потянулся и, сидя на телеге, сказал: — Мы в дороге очень крепко заснули и все забыли. Нуж- но заново вспомнить, что с нами происходит. А происходит, как я понимаю, то, что мы прибыли в Бутурлино. — Да, дорогие мои кувырканные, в райцентре Бутурлино мы находимся, – подтвердил возница. Так что я пойду в кон- тору и там объявлю, что вы, Шнееры, будете жить-проживать в моем родном селе Крутец и работать в колхозе «Быстрый». Вскоре Николай вернулся из здания райкома партии и по- звал за собой всех четверых переселенцев. Все анкеты и справки, касающиеся учета эвакуированных, были быстро за- полнены. Алику выдали приписное свидетельство Бутурлин- ского военкомата, получая которое, он сказал: — Я не буду ждать официального призыва в армию. Как только моя семья обустроится — пойду на фронт добровольцем. Все поудобней расположились на телеге. Предстоял еще очень долгий путь. И вновь телега, поскрипывая, покатилась по дороге — от райцентра в село Крутец, где и предстояло жить еврейской се- мье Шнеер, где жил Николай Кулагин, как свое, переживав- шей горе чужой семьи, изгнанной из родных мест. Лошадь споро бежала по твердой пыльной дороге, белесая завеса за телегой быстро улетала в придорожный березовый лес, на опушке которого то и дело встречались одиночные раскидистые дубы — вечная красота русского бескрайнего раздолья. Слышанное в родной Лудзе о красотах русской природы стало явью, представшей перед глазами переехавших «с мило- го севера в сторону южную» — эту строчку поэтической клас- сики произнес Алик, смотрящий на бегущие над вершинами берез небольшые светло-серые тучки. — Мы похожи на «тучки-изгнанники», но их-то гонит ветер, а нас изгнали из родного дома и родной страны фашисты… Грустным вздохом Николай прервал вдруг этот романти- ческий всплеск: 44 — Охо-хо, видно, что вы люди грамотные, образованные и воспитанные. Я очень рад, что везу таких людей в свое село. Однако, времечко уж давно наступило такое, что откушать че- гой-то надо бы… Так что, дорогие мои, давайте остановочку устроим. После этих слов Николай Кулагин потянул вожжи, и ло- шадь послушно остановилась. Как-то сразу на труженицу-лошадку налетели слепни, ко- торых она отгоняла, мотая головой и размахивая расчесанным хвостом. Под аккомпанемент ее фырканья Николай нарезал и выложил на чистую тряпицу кусочки вареной говядины и лом- тики хлеба. Следом из берестяного лукошка он высыпал горку спелой вишни и выдернул из горлышка большой бутылки плотную пробку, из-под которой тут же наружу, вскипая, по- лезла душистая пена ядреного кваса. Раздавая хлеб с мясом своим подопечным, Николай при- говаривал: — Откушайте, пожалуйста, нашего деревенского хлебца! Мы, крестьяне, без каравайчика ситного али житного никогда в путь-дорогу не отправляемся. Мяско и ягоды сегодня у нас — это, конечно же, шик, но без этого припасу можно и обой- тись. А вот без хлебушка — никуда. Есть хлеб да вода — уже не беда, можно прожить! Вместе с ароматом хлеба, вкусом мяса, сладостью вишен в сердце Ильи вселилась радость от понимания того, что они спаслись, а простой русский мужик Николай Кулагин виделся ему сказочным богатырем, спасшим всех от Змея Горыныча. * * * Ровный бег отдохнувшей лошади по твердой грунтовой дороге в сторону села Крутец отправлял-относил березы, ду- бы, купы ольшаника и россыпи полевых васильков назад, за колеса телеги, превращая зеленые рощи и луга в «пройден- ные» километры. По мере приближения к селу, новому месту жительства семьи Шнеер, темнело, и над ними загорались все новые и но- 45 вые звезды. Время, пространство и дорога вплели в себя и рас- свечивающиеся на небе звезды, которые тоже помогали отме- рять расстояние. Какими непривычно крупными были увиден- ные через чистейший воздух эти небесные создания, дающие холодный серебристый свет! — Красиво-то как! Очень красиво, просто великолепно — поздним теплым вечером двигаться по российской дороге… — с блаженным вздохом произнес Алик. — Мы, конечно же, припозднимся, но как прибудем до моего дому, тот же час пойдем в баньку с дороги, — пообещал возница. — Уж вот тогда-то вы вдоволь познаете сладость на- шей русской деревенской жизни, дорогие мои кувырканные! Николай хлопнул лошадь вожжами: — А ну — пошла, пошла! Эх-ма! Подстегнутая лошадь прибавила скорости. Телега еще бы- стрее понеслась к золотой луне, зависшей впереди над темны- ми верхушками леса. Время приближалось к полуночи. Было тихо, и лишь одинокая упряжка, везущая переселенцев, нару- шала ночное безмолвие. Алик вновь попытался поправить возницу: — Николай, мы все же эва-ку-ированные, а не кувыр- канные… — Эх, паря, жили вы, поживали в своей родной стороне, как вдруг откуда ни возьмись вороги налетели, так? И что ж вы сделали? Сразу быстро побежали в нашу деревенску глушь. То есть сделали вы кувырок, а посему вы не енкуваированные, али как там по-научному это прописано, а самые что ни на есть кувырканные — это по-простому и понятливо. Так нам наш сельский старец объяснил. Если люди срочно убегают из своих домов, то они и есть кувырканные: шутка ли – в одноча- сье с края одной земли на край другой земли перебраться. У вас, небось, в родном крае стоят дома каменные, на мо- щеных улицах, и каждая улица имеет свое обозвание. А в на- шем селении нет такого в понятии — у нас есть порядок, то есть главный порядок — это где майдан, почта, контора, мага- зин, а потом второй порядок, третий, четвертый и пятый, по- следний, на котором мы проживать будем.
1-27 28 - 45 46-64
|
|
|