Персональный сайт

293 - 318

И еще в один из августовских дней работал я у Ицхака.
Через десять минут после того, как я занял свой уголок, к
Ицхаку в очередной раз подошла Ира. Один российский муд-
рец в старые времена сказал, что в стране есть две беды: дура-
ки и дороги. А в Иерусалиме, говорит старый бухарский са-
пожник дядя Боря, есть две беды: дураки и придурки.
Придурочная Ира подошла к Ицхаку разболтанной поход-
кой и изложила свою обычную просьбу:
— Дай мне пять шекелей — я сегодня еще ничего не ела! А
вообще-то ты должен мне десять – вчера-то я не подходила,
вот ты и сэкономил на мне!
Последние слова Иры привели Ицхака в такое замешатель-
ство, что поначалу он не мог ничего ответить. Потом, заглянув
в жестяную баночку-«кассу», убедился, что у него нет мелочи.
И, как бы извиняясь, мягко произнес:
— Ира, я не могу сейчас вам дать деньги, у меня нет мелких
монет. Пожалуйста, подойдите попозже, я обязательно дам
вам пять шекелей.
Ицхак отступил от придурочной бабенки на шаг в сторону
— уж очень от нее пахло давно не мытым телом и нестираной
одежкой.
Ира, заметив это, фыркнула:
— Ну да, ну да, сытый голодному не товарищ — правильно в
России говорили. Найди для меня деньги сейчас, займи у кого-
нибудь — мне очень нужно. Я тебе потом отдам целый миллион.
Эта речь меня так рассмешила, что я спросил ее, улыбаясь:
— Мадам, а где вы потом возьмете целый миллион? Зара-
ботаете? Или он с неба упадет? Ты бы, барышня, сначала в ба-
ню сходила, помылась, постирала свое тряпье — ты же эколо-
гически опасна, ты людей одним запахом отравить можешь!
— Мужчина, не ваше дело! Не лезьте в мою личную жизнь!
Я разговариваю с вашим хозяином, и не встревайте!
Ира раздраженно надула губы и опять набросилась на Иц-
хака:
— Тебе трудно пять шагов пройти и деньги у часовщика
разменять? Или у помощничка твоего занять? У меня нет ни-
какого желания к тебе еще раз подходить!
294
Тут уж даже деликатный Ицхак не выдержал и выпалил:
— Я кто вам, Ира? Отец, муж, брат? У меня с малых лет
есть внутренняя потребность помогать бедным, но это не зна-
чит, что я обязан это делать по отношению к вам все время!
Вот послушаю совета Иессы – буду целый месяц откладывать
деньги на бедных, а в конце месяца отнесу их в какую-нибудь
синагогу. Ваше поведение мне очень неприятно! Никакой ра-
дости мне ваши визиты не доставляют. Зачем мне выслуши-
вать грубости?
— Я уже говорила, могу повторить: сытый голодному не
товарищ.
Схватив четыре Бог знает чем набитых пакета, ею же по-
ставленных на топчан, Ира помчалась попрошайничать на
другой объект.
Уйти-то она ушла, а вонища, которую она источала, оста-
лась. И я сказал Ицхаку:
— Смотри, как человек извергает зловоние, и физическое, и
духовное! Ее уже здесь нет, а мы все еще ее чувствуем. Плюс к
этому — у тебя, Ицхак, теперь плохое настроение. Мне-то на-
плевать, у меня с годами по отношению к таким людям душа
бронзовой патиной покрылась, так что я не поддаюсь. А ты
будешь переживать целый день, а то и на вечер останется…
Нужно слушать твоего отца — старого сапожника дядю Бо-
рю. Он же говорил нам: «Если человек долгое время водится с
дурными людьми, в конце концов он сам наполняется сквер-
ной…» Так что — делай, как говорит твой отец: никогда не
давай Ире денег и не разговаривай с ней. У меня такие люди,
как она, только омерзение вызывают. В моем родном При-
волжске тоже частенько попадались такие; по-сапожному го-
воря, они гадят в руки, которые их кормят.
Дай-ка я пойду на улицу, подышу свежим воздухом, пока
Ирина вонища не выветрится!
Ицхак, кивнув, сел за швейную машину и стал строчить по-
рванную школьную сумку, а я вышел на солнечную сторону
улицы.
Иерусалим пел под аккомпанемент уличных музыкантов,
которые расселись в полусотне метров один от другого. Эти
295
талантливые люди никогда не оставляют центральные пеше-
ходные улицы без музыки и песен…
Рядом со мной на «своем месте» распевал иерусалимский
уличный бард Юрий. Около него столпились прохожие, среди
которых были резервисты «русского батальона» и несколько
девчонок в форме военной полиции.
На улице чувствовалось зловещее дыхание Второй Ливан-
ской: «русские» мужики, прошедшие Афганистан, Сумгаит,
Фергану, Чечню — надели военную форму и взяли в руки
оружие. В районы боевых действий их не пошлют — возраст!
— и они несут службу по охране городов Израиля. Пока война
не кончилась, любой город, увы, может стать полем боя.
Некогда родной для них автомат Калашникова, может быть,
уже в эту ночь, начнет раздавать свои смертельные «гостин-
цы» — в том числе и тем, у кого еще сохраняется гражданство
России. Правда, есть надежда на то, что вся ближневосточная
бандитская рвань, вооруженная легендарными автоматами,
побоится воевать с «русскими евреями». В Хевроне Авраам
Шмулевич с небольшой группой своих соратников держит «в
узде» всю арабскую часть города. Там они, арабы, только уст-
раивают демонстрации, но стрелять в поселенцев опасаются,
боятся ответного удара.
Возле поющего по-русски барда я встретил израильскую
поэтессу Рину, которая шла в Общинный дом. Она была очень
сильно взволнована. Печаль, засевшая в чертах ее красивого
лица, говорила, что она переживает не первый день.
— Иесса, я возвратилась из Хайфы. Проводила поэтические
вечера для раненых солдат. Я сильно переживаю с самого на-
чала этой ужасной войны, она проходит прямо по моему серд-
цу. Ума не приложу, что я еще могу сделать для наших маль-
чиков? Мне кажется — всего, что я делаю, мало. Они же от-
дают молодые жизни и силы за нас с тобой, за нашу страну, за
наш народ.
Я не нахожу себе места, не ем, не сплю — как же так: опять
мировое злодейство обрушилось на наши города и поселе-
ния… Когда же они перестанут выплескивать на нас свою
296
обозленность на земную жизнь? Ну хочется поскорей издох-
нуть, чтобы попасть в рай, — дохните, мы-то тут при чем?
А мир все равно поставляет вооружение самым жестоким
диктаторам человечества и наукообразно называет это «геопо-
литическими интересами». Любому диктатору готовы продать
любое оружие! А те накормят, обучат, вооружат всяких нелю-
дей, вроде «Хизбаллы» и натравят на нас…
Я просто обессилена от переживаний за наших мальчиков и
за несправедливость по отношению к нашей стране! Нам нель-
зя молчать! Ты тоже должен написать об этих ужасных днях.
Может, хоть кто-то поймет, что над нами издеваются уже две
тысячи лет! И я буду писать об этом, обязательно буду!
Мимо, торопясь, как всегда, пробегала Люба. Увидев меня,
просияла доброй улыбкой и выпалила:
– Иесса, мне только что сынуля звонил. Говорит, что ему
выдали другие ботиночки – и с вашими стельками они совсем
не натирают ног. Вы с Ицхаком сделали отличные стельки!
Наша семья вам очень благодарна. Будьте здоровы!
* * *
День тянулся за днем. Пожарище после обстрелов севера
Израиля тушили. Наши сухопутные части, вошедшие в Ливан,
делали все, чтобы додавить берлоги и норы засевших там
«хизбаллонов».
На улице уже смеркалось, когда я занял свой уголок в мас-
терской Ицхака. Мне нужно было поменять каблучки на очень
элегантной паре женских туфелек.
Сапожник-профессионал всегда сначала думает, особенно
когда предстоит ювелирная работа. Вот и я сел размышлять
над этой парой каблуков, и вдруг по сознанию ударил печаль-
ный голос Ицхака:
— Иесса, а ведь тот парнишка, Любин сын, которому мы
стельки делали несколько дней назад, — он погиб…
Лежащие передо мной каблуки куда-то поплыли. Перед
глазами был туман, через который пробивался голос Ицхака:
— Ко мне сегодня подошел Володя, отец мальчика, и пове-
дал о нашем еврейском горе.
297
Где-то за туманной поволокой мелькнула радостно улы-
бающаяся Люба: «Не трут ему ботиночки, не трут…»
Ицхак снова замолчал, было слышно только стрекотание
швейной машины, за которой он работал.
Мои руки привычно бруссовали кожаные обтяжки каблу-
ков, шкурили, промазывали клеем, присаживали их на место, а
перед глазами все стояла счастливая еврейская мама: «Вы с
Ицхаком сделали отличные стельки. Наша семья вам очень
благодарна!»
Нет, не мог я продолжать работать — сердце «встало попе-
рек горла», и я решил пойти к Стене Плача. Ицхаку сказал:
— Давай я завтра доделаю работу, приду рано утром…
— Я тоже скоро ухожу, я не могу работать — послышалось
сквозь журчащее постукивание швейной машинки.
* * *
Сколько сердца, сколько души вложил я в тот день в свою
молитву:
«Господи, защити нашу страну! Дай моему сыну и всем ев-
рейским мальчикам и девочкам вернуться домой невредимы-
ми! Уже более сотни молодых жизней отдано за родину. При-
близь к себе их души! Есть ведь и такие, кто прямо с поля боя
поднялся в небеса, защитив своей грудью Эрец Исраэль, свою
страну. Довольно, хватит! Спаси, Владыка Вселенной, тех, кто
жив, кто лежит, раненый, в госпитале, кто идет сейчас в атаку,
— всех их спаси!»
Окончив молиться, я отошел от Стены плача и огляделся.
Недалеко от меня неумело шевелил губами протрезвевший
Пряник. Блестело потное лицо моего соседа Валеры, оба сына
которого были в эти дни в Ливане. Подавали милостыню бед-
няку Цадия и его сын Ашер… Несколько военных и экзотиче-
ски одетый поселенец со старым «Узи» за плечами, прижались
к Стене...
298
На женской половине виднелась тонкая фигурка поэтессы
Рины, которая обняла еврейскую женщину с опухшим от слез
лицом. Прижалась к Стене, как к маме, Инна из "Мистера
Квика". А рядом с ней продавщица цветов Ирит просит у Бога,
чтобы скорее воротился с войны ее непутевый Орен… Ашке-
назки и сефардки, уроженки страны и недавние репатриантки,
дамы в бриллиантах и простенько одетые поселенки – все они
одинаково просили у Господа мира. И чтобы их мужья, жени-
хи, братья, сыновья вернулись домой – опаленными невзгодой,
но живыми.
* * *
Время катится вперед, оставляя прошлое в тумане памяти.
Прошел год после окончания Второй Ливанской. Мой
младший сын Довид благополучно пережил дни войны, а ско-
ро вообще снимет военную форму, и командир его базы вру-
чит ему знак участника военной кампании.
Но сколько тяжких жертв собрала эта война! Я — Иесса,
иерусалимский свободный сапожник, был одним из многочис-
ленных участников траурной церемонии — Дня памяти Фи-
липпа Муско, погибшего в Ливане за шесть дней до окончания
боевых действий. По-русски это называется година.
Да, прошла она, эта горькая година в жизни его отца Воло-
ди, матери Любы и сестры Кати — она сейчас тоже солдат
Армии обороны Израиля, каким был и ее погибший брат.
Эта година — первый год в коренном переломе жизни всех,
кто пришел на военное кладбище Иерусалима.
Сотни друзей, знакомых, близких, родных, братьев по ору-
жию, сослуживцев, одноклассников, соседей, жителей не-
большого израильского городка Маале-Адумим — у всех ги-
бель еврейского юноши, двадцати одного года от роду, кото-
рый родился в России, носил русское имя Филипп, читал рус-
скую классику и погиб от разрыва русской гранаты РПГ-29,
остается прижизненной раной в душе и сердце…
Часть третья

САПОЖНЫЕ ШПИЛЬКИ

байка о "новорусском" художнике
байка о язычнике профессоре и его пастве
байка о шаме и его шайке

И сказал один мудрый человек:
«МЫСЛЬ, В ОТЛИЧИЕ ОТ ЧЕЛОВЕКА, МОЖЕТ ЛЕГКО
ПЕРЕМЕЩАТЬСЯ НА «МАШИНЕ ВРЕМЕНИ» – ИЗ
НАСТОЯЩЕГО В ПРОШЛОЕ И ОБРАТНО…»
Сапожное ремесло – оно усидчивости требует. И обычно –
какую работу первой принесут, такую же и вторую, и третью
подкидывают. Один врач знакомый сказал, что у них тоже так
– то сплошные переломы везут, то одни аппендициты опери-
ровать приходится. Вот сидишь, меняешь подошву у одного
ботинка, второго, третьего – скучно от однообразной работы
делается. Одно тут спасение: пока шпильки в обувку вбива-
ешь, поговорить – либо с заказчиком, если разговорчивый по-
падется, либо с другим сапожником, если вместе работаем.
Байка за байкой – и не заметил, как работа-то и переделана.
Я и послушать люблю, особенно когда рассказчик весе-
лый попадается, и сам рассказать – всегда найду что. И вам
расскажу, если слушать (верней, раз это на бумаге изложено,
читать) готовы.
Байки есть байки, много в них напридумано, однако фак-
ты – прямо из жизни взяты. Знаю, с трудом в Иерусалиме в
такое верится – однако всё так и было.
303

БАЙКА ПЕРВАЯ.
О "НОВОРУССКОМ" ХУДОЖНИКЕ

жаркий июньский день работали мы втроем в одной
иерусалимской сапожной лавчонке…
Как-то получилось так, что пришел к хозяину той «сапож-
ки» его дальний родственник – молодой бухарский еврей по
имени Ави. Имя же самого хозяина, у которого я иногда под-
рабатываю, уже известно читателю: Ицхак.
Бывает, что в такие минуты, согнувшись в классической
«позе сапожника», мы ведем беседу о том да о сем, а иногда о
своем родном сапожном ремесле, обучая молодого Ави нашим
«премудростям»: П-образному шву, прошивке «по-китайски»,
брусовке заплаток.
Вдруг Ицхак обратился ко мне:
– Дорогой наш братан Иесса – иерусалимский свободный
сапожник, порассказывал бы ты нам, своим друзьям-
башмачникам, как живут люди в «новой России»? Всего трой-
ка дней прошла с тех пор, как вернулся ты оттуда в наш Свя-
той Иерусалим.
Мне-то самому еще и тридцати лет не было, когда я уехал
из Советского Узбекистана, а вот Ави вообще только десять
лет исполнилось, когда почти все бухарские евреи покинули
родные места, в коих жили чуть не десяток веков.
«Русские», присланные к нам в Узбекистан из больших
городов, казались нам очень-очень интеллигентными, прямо
джентльменами: учителя, врачи, инженеры, музыканты, ху-
дожники, партийные руководители.
Конечно же, не все эти люди были русскими – среди них
встречались татары, евреи-ашкеназы, украинцы, немцы, бело-
русы, но мы всех приезжих называли «русскими». А вот как
сейчас русские, простые русские живут?
Ави поддержал Ицхака:
– Вы, Иесса, очень интересно рассказываете разные исто-
рии. Написали несколько книг, я читал, и работаете вы иногда
сапожником – только для души. Знаю, что рисовать Вы умее-
304
те, и рисунки ваши продаются в Старом городе. Я бы хотел
узнать, как это вы так многому научились, всё умеете делать –
это очень занимательно: сапожник – и еще писатель, слесарь,
ювелир, столяр и плотник, штукатур, в общем – человек «зо-
лотые руки».
– Ну что ж, друзья мои! Раз уж пошел разговор обо мне и
моих рисунках, то вначале я напомню вам русскую поговорку:
«Не было бы счастья, да несчастье помогло».
Несколько годков назад был я в своем родном Приволж-
ске, занимался изданием очередной книжки. И моему редакто-
ру вдруг в голову мысль творческая залетела. Он и говорит:
– Присса1, ты уже в городе знаменит стал не как сапож-
ник, а как писатель. Я думаю, нужно бы твою новую книгу
еще и проиллюстрировать. Хотя бы пяток рисунков простень-
ких сделать. Сам понимаешь, иллюстрации делают издание
более привлекательным. Ты же многих нашенских, городских
художников знаешь. Кто-то из них возьмется за сотрудничест-
во с тобой…
Задумался я над словами редактора – и решил, что он
прав. Нужно делать иллюстрации.
Что ж, как говорится, сказано – сделано. На следующий
день позвонил я своему хорошему знакомому – художнику
Володе Смирнову и сразу обратился с просьбой:
– Володя, дорогой, выручай в очередной раз! Редактор хо-
чет, чтобы в моей книге были иллюстрации. Это и рекламой
тебе послужит, и насчет денег – сам знаешь, я в самые голод-
ные годы был твоим хорошим заказчиком и всегда платил за
работу, не торгуясь.
Слышу по голосу, что художник обрадовался возможно-
сти встречи со мной и шансу «себя показать», да и подзарабо-
тать чуток.
1
Присса (Приволжский свободный сапожник) – так меня зовут там, в
России.
305
Пригласил Володя меня к себе домой. Поймал я такси и
буквально через пятнадцать минут уже сидел рядом с масте-
ром, который тут же начал работать.
Разговорчики разные, чайку попили, о жизни потолкова-
ли, а Володя от работы не отрывается. Немного времени про-
шло – и получились иллюстрации, хорошие, мастерски-
профессионально выполненные…
Еще бы! Владимир Смирнов – один из лучших художни-
ков города! Его работы в жанре «Цветы» – самые что ни на
есть интересные. Сам Брыско из его, Володиных картин целую
галерею домашнюю составил. Он, Брыско, очень важное
должностное лицо в Приволжске был, а сейчас в стольном
граде Москве карьеру делает.
Не могу сказать, как мне Смирнов угодил. Я в долгу не
остался, тут же расплатился с художником и отнес иллюстра-
ции к редактору.
Вскоре книжица моя увидела свет. И я радовался, и все
мои друзья тоже – книга заиграла, преобразилась.
* * *
…Год жизни пробежал, как один день. И вновь я на пол-
тора месяца приехал в родные пенаты, и рукопись новой книги
привез с собой, и эскизы для иллюстраций.
Даже не встречаясь с редактором, пришел я к Володе
Смирнову с очередной просьбой: мол, живу я в Иерусалиме, и
одолела меня там страсть – описать всё, что когда-то было в
моей жизни и в жизни моего поколения. Вот – еще одна, оче-
редная книга готова, только иллюстрации требуются.
А появился я в доме Володи, будучи уверенным: коли в
первый раз он меня не подвел, то уж во второй и подавно вы-
ручит, тем более, что гонорар я сразу плачу. По тем временам
Россию-матушку все еще «перестроечные судороги» били.
Художникам холсты, подрамники и краски купить не на что
было. А тут я, друг и платежеспособный заказчик…
Я к художнику обращаюсь:
306
– В прошлый раз за три рисунка, это был час твоей рабо-
ты, я тебе пятьдесят долларов уплатил. Сейчас за семь иллю-
страций должен примерно сто двадцать отдать. Но ты меня
знаешь – я к твоему труду очень уважительно отношусь. По-
этому за иллюстрации сто пятьдесят долларов готов выло-
жить. Чтобы у тебя, художника, на душе было спокойно, ос-
тавляю задаток – пятьдесят «зеленых».
Так что – твори, Владимир! А я через день позвоню, на-
значим время встречи – и заскочу за заказом, тогда и распла-
чусь с тобой полностью. Цена-то – нормальная; сегодня в Рос-
сии люди за такую деньгу целый месяц готовы вкалывать, так
что я тебя, вроде, не обижаю.
– Ох, Присса, – говорит мне Володя, – как хорошо, что ты
обо мне вспомнил, к другому художнику не пошел! А с полти-
ной зеленой1 – ты меня просто спас. Неделю пью, понимаешь,
не могу остановиться. Сегодня всего трясет с похмелюги, а
денег, чтобы хотя б сто граммов проглотить, нет. Сейчас вый-
ду за бутылкой, выпью в последний разок, а завтра буду, как
стеклышко, и за твои иллюстрации примусь. Не волнуйся, все
сделаю, как родному!
Эскизы я оставил, «зелени» художнику подсыпал. День да
ночь – сутки прочь. Звоню Володе Смирнову, как уговаривались.
Звоню – а трубку никто не берет. Через часок еще раз зво-
ню – опять молчок. Еще раз набираю – и снова одни гудки. До
позднего вечера несколько раз звонил я в квартиру Смирнова –
и всё по нулям.
На следующий день та же картина: я звоню – а никто не
отвечает, молчок – да и все тут. Неспокойно, знаете, на душе у
меня стало, даже ночью плохо спал, какие-то кошмары сни-
лись: не случилось ли с моим другом чего дурного…
С утра пораньше бегу к другу-телефону, снова набираю
Володин номер. На секунду влетела в мое сердце радость: те-
лефонная трубка была поднята, и услышал я художниково
«Алло!»
1
Пятьдесят долларов (сленг.)
307
Я радостно кричу:
– Володька, доброе утро! Это я, Присса!..
И слышу я, как друг резко кладет, а вернее – бросает
трубку на рычажки аппарата…
От наглости такой и неуважения заныло мое сердце. Так, с
ноющим сердцем, и подкатил я к дому Смирнова. Нажал на
кнопку дверного звонка и жду, когда мне хозяин дверь отво-
рит.
Но тут опять заминочка вышла. Мелькнула темнота в
дверном «зрачке», а потом пьяный-распьяный голос из-за две-
ри говорит:
– Ну что ты, б…дь, ко мне пристал? Некогда мне твоими
иллюстрациями заниматься! И вообще, мне Брыско заказал
картину на тему «Цветы» и сказал, чтобы я тобой не занимал-
ся. Но я всё равно нарисую тебе, что велено. Завтра приходи,
в это же время, да гонорар не забудь. А насчет Брыско и Кин-
даренко – я их, наверное, пошлю подале, потому что они
твоими недругами стали. Хотя может мне это и боком выйти.
Здесь творчество каждого художника кто-нибудь да курирует.
Дерьмократия у нас. Это словечко уже «родным» в русском
языке сделалось.
Развернулся я от двери художника-пропойцы и пошел к
своему редактору. Объяснил ситуацию: так, мол и так, бывает
такое, сами знаете, с творческой интеллигенцией – как напа-
дет на кого-нибудь из них запой, так уж и ничего хорошего от
такого «таланта» ждать не приходится…
Послушал меня редактор и говорит:
– Да и не нужно было Вам к «великому художнику» об-
ращаться. Есть же в городе детские художественные школы.
Тамошние ученики-подростки без придуривания все бы нари-
совали. Иллюстрация – это не картина для выставки; чем про-
ще она прорисована, тем приятнее на книжной странице смот-
рится. Так что обратитесь-ка лучше туда. Денег много пацаны
не запросят, а уж матом – точно не пошлют.
Послушал я своего наставника – и направил свои стопы в
специальную художественную школу для глухих и слабослы-
шащих детей. Но по дороге, чтобы всё по-порядочному было,
308
зашел все же к Смирнову, чтобы от его работы отказаться. Я
договор заключал – я его и расторгаю.
На этот раз Вовка меня в дом пригласил и даже две иллю-
страции предъявил со словами:
– Вот тебе часть заказа, для книжки они прекрасно подой-
дут. Но с оплатой – я планку поднял. Ты гонорар за книгу
ох…ный получишь, а у меня восемь месяцев за коммунальные
услуги не плачено. Кстати, о том, что я на тебя работаю, уже
узнали «сильные города сего» и еще раз предупредили меня
через своих людей, чтобы я тебе ни в чем не помогал. Чем-то
ты их достал, видимо.
Сконфузило меня поначалу такое поведение некогда хо-
рошего друга. Стоял я, опешивши, не знал, что сказать.
А Вовка свое долдонит:
– Давай сейчас еще сто долларов, а потом, как всю работу
выполню, подгоняй пятьсот!
Стою я в прихожей, думаю, как себя повести, что отве-
тить, – и невольно становлюсь свидетелем того, что в гостиной
происходит.
Во-первых, вижу там много знакомых лиц – и соображаю,
что собралась у Смирнова «богемная тусовка»: двое художни-
ков-выпивох, поэтесса задрюченная, которая в своих стихах
русский язык ломает, филолог-ученый, который уж который
год где-то ассистентом ошивается и кандидатскую никак не
защитит… А еще философ самообразованный да мент – за-
пойный алкоголик, еврей по национальности (его так сокра-
щенно на тусовках и зовут «Меза» – «Мент-еврей – запойный
алкаш»). Еще пара дам каких-то притулилась – рожи синие,
голоса хриплые…
Сидя на диване и в двух креслах вокруг журнального сто-
лика, «богема» ведет философскую беседу об умственных за-
скоках художника Врубеля, которого так и не понимают по
сей день. А одета почтенная публика немногим больше, чем
Адам и Ева в раю. Поэтесса – в сексапильных трусиках, но без
всего остального, две дамочки – в полупрозрачных коротких
комбинациях, но без модных трусиков-конвертиков.
Сам Вова – босой, в заляпанных краской трико и майке.
Только филолог пострижен, нормально одет, наодеколонен,
очки в оправе дорогой, золотое кольцо обручальное на пальце
– за этим, видимо, жена следит, еще не совсем пропал человек.
По количеству окурков, пустых бутылок и объедков вид-
но, что тусовка находится в состоянии «затяжного прыжка» –
то есть не вчера ребята объединились, и не завтра это все
окончится.
Обвел я взглядом гостиную и всю «честную компанию».
Задержался мой взгляд на Володьке Смирнове, который уже и
лапу протянул, сто долларов получить хочет…
И – сам не знаю, куда девалось мое смущение и замеша-
тельство! Произнес я на своем сапожно-русском наречии пару
ласковых слов в адрес хозяина квартиры и гостей его, особое
внимание уделив Мезе, похожему на анархиста времен Ок-
тябрьской революции – в тельняшке, с «макаровым» под
мышкой (в управе, где он числится опером по борьбе с орга-
низованной преступностью, его запойные дни списываются
как выполнение особо важного задания по «внедрению в кри-
минал»).
После сапожницкого словоизлияния, сплюнул я – да по-
шел прочь из физически и морально нечистой квартиры.
* * *
Ну что ж, иллюстрации делать все-таки надо. Направился
я в уже упомянутую выше детскую художественную школу.
Повстречался там с директрисой, а она познакомила меня с
молоденьким художником – учителем Николаем. Тот быстро
исполнил мою заявку (директриса пальцами объясняла ему
мои пожелания). Так же, на пальцах Николай посоветовал мне
самому учиться рисованию – и тут же преподал первый урок.
Поставил он на стол композицию, дал мне четвертушку ват-
мана и карандаш. Нарисовал я монитор компьютера, бутылку
и лежащее с ней рядом восковое яблоко, Николай мне «отлич-
но» тут же поставил. Ох, и обрадовался же я!
И директор меня похвалила и сказала:
312
– Если бы вы с малых лет рисованию учились, из вас бы
толк вышел. Но и сейчас не поздно: графика у вас в рисунках
должна получаться, глазомер хороший, а насчет цветовой
гаммы – так человек со вкусом всегда семь тонов радуги в
нужной пропорции смешает, он душой раскрашивает. Так что
Николай верно говорит: рисуйте сами для себя, то есть для
своих книг.
Спросил я, сколько денег мне уплатить нужно. Директор
конфузится и говорит:
– Присса, да о чем вы? Какие деньги? Вы к нам в гости при-
шли, это нам в радость. Как вы сочтете нужным, так и расплати-
тесь. Мы, конечно, небогаты, но денег вымогать не станем.
И принял я решение: хорошо, что рядышком магазин на-
ходится! Сбегал, в кондитерском отделе большой куль хоро-
ших шоколадных конфет для детишек купил. А то когда я свой
первый «шедевр» рисовал, видел, как детишки в соседней
комнате чаек пьют, а конфеток-то на столе и нет, один сахар-
песок дешевый…
Вот так и бывает в нашей сапожной жизни, что подведет
друг старинный…
Но Володя Смирнов мне, оказывается, своим хамским по-
ведением очень помог. После того, как вернулся я в Иеруса-
лим, поступил в детскую художественную школу учиться. Там
раз в неделю я, ученик великовозрастный, два часа познавал
тайны гармонии, цвета и штриха.
* * *
В мой последний приезд повстречал я случайно Смирно-
ва. Шел он на пару с одним своим дружком, было видно: с
«угару» они оба.
Друг его Женька мне хорошо знаком – он подошел ко мне,
улыбнулся, руку подал и сказал:
– Здорово, Присса! Приятно тебя видеть на нашей родной
земле. Скажи, мой дружок Вовка Смирнов может к тебе по-
дойти и поздороваться?
Да, знаешь, у меня твоя новая книжка есть, купил в мага-
зине. Ну ты даешь – целую трилогию сотворил и сам иллюст-
рации нарисовал! Прямо знаменитостью ты у нас в городе
сделался. Автограф-то дашь, если книгу принесу, или ты такой
важный стал, что к тебе и не подойти?
– Хвалить-то за рисунки меня не обязательно, я пока еще
не Репин. Володя – конечно, пусть подходит. Я на него, дура-
ка-пьяницу, зла не держу и пожму ему руку – и со встречей, и
с признательностью. Только благодаря его разгильдяйству я
ремесло иллюстратора и освоил…
Володя, разговор наш веселый услышав, улыбаться начал.
Подходит ко мне и руку подает. Говорит:
– Прости меня, Присса, что так нехорошо получилось! Уж
больно сильно ругали меня картежники из шайки Скуленко и
Мезы за то, что я тебе в первый раз помог. Тогда я еще с ними
как бы дружбу водил. Сейчас у меня со Скуленко контры, а
еврей-мент, царствие ему небесное, перепил – и уже отдыхает
от дел своих неправедных в лучшем мире.
Ты сам давно знаешь, что Брыско, Киндаренко и разная
мелочь, к ним присоединившаяся, наезжают на всех мужиков,
которые тебе помогают. Грозят, понимаешь. Они – твари по-
ганые, а врут до того убедительно, что сами в свое вранье ве-
рят. Но я-то тебя много лет знаю!
Чует мое сердце, что про мой конфуз перед тобой еще и
рассказик пропишешь. Ну уж тогда и иллюстрацию изобрази –
это будет мне благодарностью: я в тебе талант художника-
примитивиста разбудил…
Этим гордиться буду, а насчет завистников, которые ин-
триги против тебя плетут, то я подальше их пошлю. Какие ж
они твари на самом деле – только ты и сможешь рассказать.
Ты – человек свободный… А нашенские писаки перед ними на
цырлах стоят и в рот им заглядывают. Тебе-то их что бояться?
Пиши знай да рисуй!
* * *
Так что вот так дело было, друзья мои Ицхак и Ави. Легко
и просто сейчас у меня иллюстрации получаются. Через пол-
года опять поеду в родной Приволжск. Конечно, с Вовкой по-
видаюсь. Слышал я, что переживал он очень – а потом послал
подальше всех Брыско, Киндаренко, Банкирманов, Кожманов
и прочих тварей. А я ему, можно сказать, импульс придал и в
знак благодарности несколько рисунков просто так в книгу
нарисовал: мол, вот как у меня сейчас получается. Придет
времечко – и часть работ будет опубликована в художествен-
ном альбоме «Современное искусство Израиля»

272 - 290 293 - 318

319 - 336

Липа - художник, писатель, сапожник.