Персональный сайт

46-64

Так что, дорогие мои суседи, к концу подходит времечко
вашего кувыркания — не будете вы больше туды-сюды пере-
кувыркиваться, как ваньки-встаньки. Так что зваться вам ку-
вырканными, пока до дому не поедете.
В дальней ночной темноте замелькали подсвеченные
изнутри керосиновыми лампами окна деревенских домов.
Лошадка сама перешла на легкую рысь, почуяв родную
конюшню, где ждет ее ночная торба с овсом.
И вскоре телега с новыми поселенцами уже неслась по ти-
хой ночной улочке древнего русского села.
— Тпру-у-у, окаянная! — послышалась в темноте адресо-
ванная лошади команда, и та встала около крыльца дома, из-за
занавесок которого слабенько пробивался свет.
На крыльцо вышла женщина и тут же радостно затарато-
рила:
— Ну вот, наконец-то! Дождалась я и мужа мово, Николай
Иваныча, и приехавших на жительство на нашем порядке ку-
вырканных. Да, глядишь-то, целая семья к нам пожаловала, а?
Ужасть какой наступил, война-то! Сколь мужиков да парней
наших в рекруты попризвали… Война только-только началася,
а в колхозе уж работать некому. Ой, чтой-то я тут, на крыльце-
то, разговорилася? Проходите в горницу, люди добрые, при-
саживайтесь, а я до баньки добегу, я ее уж с час как растопила.
— Ну, здравствуй, жана! — подал голос Николай. — Это
хорошо, что банька готова вот-вот будет! С дороги люди.
Опять же по нашему старообрядскому обычаю перед тем, как
спать укладываться, дорожным людям нужно в баньке попа-
риться, пыль дорожную да усталость посмывать. И мне попа-
риться не вредно!
— Проходите, проходите все в дом! — засуетилась хозяй-
ка. — Наверное, Николай-то Иваныч, муж мой сказывал вам,
что меня Клавдией зовут, так вот я и представляюсь: Клавдия
я, Кулагина. Позвольте узнать, как к вам, дорогие наши ку-
вырканные, обращаться?
— Я — Яков Перецевич Шнеер, это жена моя, Роза Аро-
новна, а вот сыновья: старший — Алик, младший — Илья.
Очень рад я знакомству и тронут тем, как вы нас встречаете!
47
Голос папы звучал уверенно. И он первым переступил по-
рог входной двери. Миновав просторные сени, они попали в
кухню с русской печью, а затем в большую комнату, где и рас-
селись по лавкам около большого обеденного стола, по краям
которого стояли две ровно горевших керосиновых лампы с
простыми стеклянными абажурами.
Покой и размеренность жизни чувствовались в доме Ни-
колая Кулагина везде — где-то далеко-далеко война сжигала
землю и людские души, а здесь — отбеленное с синькой льня-
ное домотканое полотно на кровати, занавески на окнах, ска-
терка на столе, вышитые шторки по краям "красного угла", где
теплилась лампадка…
Сказка — одно слово! И это после всего пережитого во
время эвакуации… Всего десять дней времени, но сколько же
сил осталось в тех сотнях километров, что пришлось преодо-
леть до уюта и спокойствия!
Все четверо Шнееров на какой-то миг потеряли дар речи,
и непривычная застенчивость обуяла их. Молча присев на ши-
рокие скамейки, они всматривались в убранство и обстановку
дома. Прошло с полминуты, показавшихся безмерными, после
чего отец смог заговорить:
— Вот уж никак не думалось мне, что так, в течение всего
нескольких дней, моя жизнь и жизнь моей семьи так резко из-
менятся. И в голову не могло прийти, что спасусь я в далекой
русской деревне, в староверческом доме…
— Насчет деревни — так вы это правильно, гражданин
Яков, сказываете, а вот насчет староверского християнского
дому — так это обшибочка произошла у вас, уважаемый…
Скоро в баньку пойдем, попаримся, обмоемся, опосля откуша-
ем, а эщо опосля поспим. Таково действо нашим урганизмам
предписано. А ужо назавтра — пойдем вас в отдельный дом
поселять, а там вы свой, яврейский, порядок какой-нито нала-
дите. Туточки недалеко этот домишко находится.
Николай вдруг смачно зевнул, потянулся и обратился к
мужчинам семьи Шнеер:
— Да чо ж мы сидим-то, пошли-ка в баньку. Вы, верно, и
не знаете, как вести себя в бане-то. Ничо, научу я вас нехитрой
48
науке париться в деревенской бане! А ужо потом женщины
наши, Клавдия с Розой, пройдут попариться и обмыться.
…Баня, баня — деревенская русская баня "по-черному",
теплом и паром излечивающая от трагедии бомбежек во время
бегства. Она вошла в память Ильи как ночное сказочное явле-
ние, перелицовывающее измученное, преющее от пота и грязи
тело в новое, энергичное, имеющее огромное желание жить,
работать, творить — наперекор врагам-злодеям.
Четверо мужчин по очереди залезали на "верхний полок"
— после нескольких черпаков воды, выплеснутых на раска-
ленные булыжники. Пар, слегка обжигая, расширял поры ко-
жи, через которые вместе с потом выходил стресс от бомбе-
жек, от увиденных разорванных на части людей, коров, овец…
Боль потерь и бегства от войны улетала вместе с паром
через отверстие под коньком крыши. А березовый веник сна-
чала похлестывал по разгоряченным телам: по спине, плечам,
рукам, ногам, животу, после чего полагалось выскочить на
улицу и полной грудью вдохнуть свежий ночной воздух, кото-
рый опьянял вместе со сказкой-месяцем, восседающим на
одиноком скворечнике…
— Эх-ма, благодать-то какая — банька нашенская! —
приговаривал Николай, обливаясь холодной водой из оцинко-
ванной шайки.
Трое Шнееров прилежно повторяли все, что делал корен-
ной житель села Крутец.
— Баня — это так называемая "прописка" на новом месте
обжительства — так наш старец Василий Митрофанович гово-
рит, — весело приговаривал хозяин.
И вдруг в дверцу бани громко постучали:
— Мужики, хватит, сколько можно баню занимать-то? Уж
больше часу, как вы засели. Пора и нам с Розой место ослобо-
нить. Один чан с водой нам оставляйте, а то как мы ночью-то
нову воду будем таскать? Кушать идите. Я на стол давно под-
накрыла. А мы-то с Розою опосля откушаем, после вас. Верх-
ню одежу оставьте в предбаннике, мы ее сейчас же и пости-
рам. Завтре к полудню все будет чисто да сухо, а то, как тру-
бочисты, приехали кувырканные наши. Ох, война-война…
49
По тропинке, вьющейся между гнездами цветущего подо-
рожника, мужчины не торопясь шли в дом Кулагиных, насла-
ждаясь ночной свежестью, накрывшей спящее село… Одетые
в льняные кальсоны и рубахи, босые, в белесых бликах лунной
ночи — они чувствовали, что происходит что-то такое, что
только и можно назвать чудом: смерть, шедшая за ними в бро-
не фашистских танков, летевшая на крыльях немецких само-
летов, осталась далеко, за линией фронта.
А в доме у Николая Кулагина, в красной горнице на столе
— яства от "царской кухни": картошка, отваренная в мундире,
сметана в глиняной миске, суп с клецками в горшке, творог,
вареное мясо и бутыль-четверть с ядреным деревенским ква-
сом, сделанным из ржаных сухарей. В центре стола лежали
кленовые деревянные ложки.
— Милости просим к столу, — взмахнул рукой хозяин. —
Извиняйте меня, дорогие Яков Петрович и вы Алик Яковлич и
Илья Яковлич. Я сейчас вам порядок объясню: у нас в селе
кушают из одной посудины, однако ложка у каждого едока
своя. Вот и вся механика. Так что отведайте нашего хлеба-
соли! А если вы когда и слыхали, мол, у староверов чужих
людей кормят из отдельной посуды, то это не для вас. В беде и
горе все должно быть едино.
— Вот это да! — ошеломленно промолвил отец. — Как
нас принимают! Мы простые-простые евреи из совершенно
неизвестной в этой местности страны, а встречают, как род-
ных, — смущенно добавил он.
— Мало того, что мы не знам, что мы никогда и не слыхо-
вали про эту саму Латвию. А насчет явреев — то, быват, люди,
что-то брешут, что они, мол, рогаты да косматы, да нам-то,
простым крестьянам этот-то брех не нужен. Тем боле, — весе-
ло блеснул Николай глазами, — в баньке с вами мылся, ни ро-
гов, ни копыт, ни космов каких не заметил! А вот что увидел
— это лица ваши красивые да поведение благородно. Могу
сказать вам одно: вы, как и староверы, водки не пьете, табаку –
Алик ваш сразу согласилися не курить, семья у вас крепка, не
блудлива, а посему принимайте как должное от нас уважение
и заботу. Жить вам у нас по суседству в дружбе не день и не
50
два, наверно, надолгонько у нас в селе задержитесь. Так что
давайте-ка откушайте — и спать!
Николай встал перед иконой, губы его зашевелились, про-
износя молитву, он начал креститься и кланяться. Потом он
сел за стол и тут же начал есть, подставляя ломоть хлеба под
ложку – подавая ночным гостям пример: мол, делайте то же
самое.
После съеденных деревенских яств Яков и его сыновья
стали "клевать носами". Николай уложил их на два матраца,
разложенных на полу около печки. Чистые, подсиненные про-
стыни и наволочки, ровный свет прикрученных керосиновых
ламп — все клонило в богатырский, крепкий, целебный сон.
А вскоре и мама, немного поев, крепко уснула на кровати
хозяев, отправившихся досыпать остаток ночи на сеновал, где
уже сладко посапывали их дочки.
* * *
Первой проснулась мама. Она лежала на кровати и рас-
сматривала лики на иконах.
И от намоленных, потемневших образов у Розы поплыли
мысли после первой тихой ночи, проведенной на новом месте:
«Что же это такое — социализм? Жили же люди в про-
шлом… Почему вдруг рабочие Латвии захотели объединиться
с рабочими Советского Союза в одно государство?
Неужто строительство новой, другой жизни требует
стольких убийств? Не успели объединиться, а уже немецкие
рабочие понаделали танков, самолетов, пушек, кораблей — и
стали разрушать дома, мосты, фабрики, заводы, дороги, по-
строенные латышскими и советскими рабочими?
И, самое главное и необъяснимое — в первую очередь
убивают евреев… И в чем мы перед ними виноваты? Перед
рабочими-то… Арон и Эли еще совсем юные, а для них уже
заготовлены пули…
После захвата Польши Гитлером, в Лудзе появился моло-
дой еврей Шмуэль. Он рассказывал, как сумел чудом купить
паспорт на имя латыша, но пока выбрался из Кракова, стал не-
51
вольным свидетелем таких зверств фашистов, о которых
вспоминать нельзя без содрогания. На его, Шмуэля, глазах,
здоровенные бугаи в черных мундирах надругались над хруп-
кой еврейской девушкой, а потом закололи ее кинжалом.
Новая власть немецких рабочих-социалистов в Польше с
первых же дней начала создавать концлагеря и еврейские гет-
то. Конечно, когда-то в Европе были гетто, но сейчас же не
средневековье… И эта ненависть, это стремление унизить,
уничтожить морально еще до того, как убить… Сколько
страшных свидетельств очевидцев передавалось из уст в уста
— становясь только страшней в пересказах. Вот и сейчас
встают эти картины перед глазами — и страдает Роза из-за му-
чений евреев в Польше, в которой она никогда и не была-то…
А теперь уже и евреи Латвии, Литвы, Эстонии тоже ощу-
тили на себе, что такое немецкий «новый порядок». Какое бы-
ло потрясение, когда рядом с их домом взорвалась бомба,
брошенная с пролетавшего самолета! Но сейчас там уже про-
сто убивают безоружных евреев.
Но есть и другие люди, такие, как эти русские крестьяне,
— сегодня они спасают евреев! Когда Роза сидела на краю те-
леги в Бутурлине, то узнала, что в Крутец прибудут еще не-
сколько еврейских семей. Среди них будет Юдель Лоткин с
женой и сестрой Рахелью. Конечно, ее непривычное имя будет
заменено на более привычное Рая. Но это мелочь, это не имеет
никакого значения по отношению к самой жизни».
Такие мысли, когда все тело расправлялось после ночной
помывки, а усталая спина ощущала удобную мягкую постель –
не неровности голого пола или толчки открытой платформы –
пришли к Розе. И вдруг улыбка сморщила ее губы — вспомни-
лись слова Клавдии Кулагиной: «Для нас, для русских, имечко
Роза очень понятное, а вот к вашему, Рейзел, привыкать долгонь-
ко пришлось бы. Я тебе так скажу – у нас, у русских говорят:
«Хоть горшком назови, токмо в печку не ставь». Так ли тебя
звать станут, этак ли – лишь бы жисть была нормальна, верно?»
Мысль наплывала на мысль, и вдруг их мягкое течение
прервал звонкий голос Алика. Лежа на матрасе под печкой,
он пел:
52
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой темною,
С проклятою ордой!
Алик держал в руке газету "Известия" и считывал с нее
текст песни, мелодия которой запомнилась с первого раза, ко-
гда была услышана на вокзале города Иваново.
Пропев всю новую советскую песню, Алик громко, на
весь дом заявил:
— Идет война народная. И вы, мама с папой, меня не
удерживайте – в ближайшие дни я отправлюсь в Бутурлино и
запишусь добровольцем в Красную Армию. Мне уже девятна-
дцать лет, и ждать, пока меня призовут, я не могу. Так что, до-
рогие мои, простите, что я оставляю вас здесь. Но идет бой с
фашистами, поэтому я хочу одного: воевать!
Отец встал со своего матраца и, встряхивая головой после
сна, произнес:
— Алик, если ты решил идти воевать, тебя никто не смо-
жет остановить. Ты повзрослел. А вообще-то уже час дня.
Мы очень долго и крепко спали — это оттого, что попари-
лись в бане и вкусно, сытно поели – дни нашего «исхода»
окончились.
В этот момент в комнату вошли Николай и Клавдия, кото-
рые сидели на кухне, дожидаясь пробуждения постояльцев.
Клавдия, встав в центре комнаты, весело обратилась к пе-
реселенцам:
— Ну что, суседи! Первым делом нужно чайку испить,
ужо самоварчик вскипел, а опосля пойдем ваше новое жилище
обсматривать и обновлять, стенки там обелить нужно, печку б
не худо побелкой дать, пол хорошо отдраить, я уж и веник-
голик подобрала. И будете вы жить-поживать, адрес, обратно
ж, свой заимеете: дом восемнадцать по улице Пятый порядок.
Так что пойдемте-ко в кухоньку перекусить-почаевничать, а
потом за дело. Пойдем в дом ваш новый, а младшому, Илье-то,
можно погулять, с ребятами познакомиться, с делами по дому
сами справимси, без него.

— Я тоже хочу посмотреть дом, в котором будем жить, —
громко заявил Илья. — А если там я не буду нужен на уборке,
то потом можно и по улице Пятый порядок прогуляться.
— Хорошо, хорошо, пойдешь с нами, — торопливо доже-
вывая кусок деревенского хлеба, ответил отец.
— Пошли-пошли, — с доброй улыбкой на лице сказал и
Николай.
И вот все отправились в дом, стоящий как бы на отшибе,
рядом с конным двором. К огороду за домом примыкал дубо-
вый лес.
Илья вошел в дом и вместе со всеми начал внимательно
осматривать большую комнату и обстановку. Его особенно
поразила большая русская печь с лежанкой. Рядом стояла и
металлическая печка-чугунка, видимо, чтобы обогревать дом
зимой. Стояли в комнате также большой деревянный стол на
козлах, большой топчан — заменитель кровати, две скамейки
и две широкие, длинные, толстые доски на козлах. Их можно
было выносить под навес перед крыльцом.
Николай с Аликом пошли в дальний угол заросшего лебе-
дой огорода, где была яма с загашенной известью, а Илья, ска-
зав, что погуляет, вышел на деревенскую улицу, вдоль которой
стояли такие же дома, в три больших окна и одно малое в ку-
хонном пристрое.
Илья, довольный, пошел знакомиться с деревенской ули-
цей, на которой стоял их дом. Пройдя немного, Илья увидел
своих земляков из Лудзы, также вселяющихся в выделенный
для них дом. Это была семья Юдла Латкина.
Юдл громко сказал:
— Ой, как хорошо, что мы живем по соседству! Скоро
придем к вам на новоселье. С нами будет и Полина Андреевна,
из Ленинграда она, мы с ней подружились в первый день, как
из Локни поехали на грузовой платформе. Ох, война — мно-
гих близких мы оставили там, у фашистов, и со многими чу-
жими людьми стали родными на станции Локня. Эта улица со
временем станет нам родной.
Илья не понял значения слов земляка. И поэтому поторо-
пился уйти – любознательность тянула увидеть новое.
56
Через два дома, на лавочке под березой, сидели немоло-
дые селяне.
Седобородый дед подозвал Илью словами:
— Эй, мальчонка кувырканный, подь сюды. Мы оглядеть
тебя хотим да и обспрашивать.
Илья подошел к сидящим на лавочке соседям и услышал:
— А вы что, кувырканные, — явреи? А ты-то — яврей али
нет? Гляди-ко, а мы слыхали, что все евреи волосаты да рогаты…
Илья смущенно объяснил любопытствующим:
— Насчет рогов — это неправда. У некоторых, религиоз-
ных евреев есть пейсы, что-то вроде бакенбардов, как у Пуш-
кина, только подлиннее. А вообще-то мы, евреи, — люди как
люди. Это наша нация такая.
Бабка, сидевшая на отдельной низенькой табуретке и та-
ращившаяся на Илью, вдруг шлепнула себя по коленям и рас-
смеялась:
— И впрямь, ни рогов, ни космов нетути! Это мы, дере-
венские, такие темные. Они-то, явреи, таковы же, как и мы.
Чаго можно про хороших людей набрехать, ажно страсть. От
погляньте, какой паренек — культурный, видать, не то что
нашенские шалопаи. Как тебя кличут-то?
— Илья, — радостно ответил младший Шнеер.
— Ну, и имя как имя, вот и познакомились. Хорошо, что в
нашем селе жить будете! — заулыбался дед. — Добро, стало
быть, пожаловать! Гостинца б тебе, кувырканный, препод-
несть, да не думалось, что подойдешь ты к нашей кумпании.
Остальные деды и бабки одобрительно закивали.
Постояв еще немного, Илья сказал:
— Всего вам доброго, до новых встреч!
И собрался уже было идти дальше, но одна из бабок, чуть
шепелявя, сказала:
— Ты пока не досвиданькайся. Ближе к вечеру, как вы
обустроитесь, мы к вам наведаемси для полного прознакомле-
ния. Мы сейчас все в одном селе живем, так что вы, вроде, в
большую такую семью попали.
И вскоре Илья во второй раз переступил порог своего но-
вого дома, в котором побелка стен и печки уже была окончена.

Женщины мыли полы, макая веники-голики в ушат с во-
дой. Клавдия драила некрашеные толстые смолянистые доски,
наступив босой ногой на кончики безлиственных березовых
веток. Мама, как могла, старалась ей подражать.
Окна в доме были раскрыты, и июльский жаркий день де-
лал свое дело: все быстро просыхало, наполняя комнату осо-
бым свежим запахом только что сделанной побелки и отмыто-
го пола, который вскоре пришлось заново протирать: пришел
Николай и наследил-нашлепал по еще сыроватым доскам.
Перешагнув через ушат, Николай прошел в правый,
«красный» угол дома и осторожно снял две иконы, висевшие
за небольшими, расшитыми ниткой мулине, занавесками.
Заворачивая образа в большое холщовое полотенце, по-
яснил:
— Вы, дорогие граждане, — евреи, у вас есть своя вера.
Вам наши образа ни к чему, а образа просто так висеть у ино-
верных в доме не должны, не гоже это, не уважительно.
– Эту святость, — Николай поднял перед собой сверток
из холстины, — я определю в суседний христианский дом, а
коли вам что потребно для вашего богослужения, так распо-
ложите их так, как вам удобно. Это будет для всех и приятно,
и правильно.
Отца тронул тактичный поступок Николая Кулагина, и он,
смахнув с глаз невольные слезинки, смущенно произнес:
— Спасибо большое! А вот насчет наших вещей, то и под-
свечники для субботних свеч, и молитвенники, и другие свя-
тые книги — где-то остались. Так что молиться я буду по па-
мяти. Я многое что помню. С малых лет меня мой папа, реб
Перец, учил меня наизусть запоминать Святое Учение наше
еврейское.
— Я ненадолго отлучусь, вскорости возвернуся к вам с
подарками, — и, взяв под мышку сверток с иконами, Николай
перешагнул через ушат с водой и вышел.
Клавдия с мамой быстро подтерли следы на мокром полу,
оставленные Николаем, после чего присели на скамейки, на-
слаждаясь особым запахом свежеотмытого пола, который ха-
рактерен для русских глубинных деревень.
57
А когда пол подсох и на нем выступили сучки-жуки и
темно-коричневая текстура, по нему медленно прошлись Алик
и Илья. Они переобулись в новые, пахнувшие лыком лапти,
которые, как подарок к новоселью, принес в дом Николай.
Вернувшись, он сел около двери.
— Поучитесь, поучитесь, ребята, правильно мотать пор-
тянки мешковинные да бечевой их окручивать. Это тако ис-
кусство деревенско! Вот так-то, — приговаривал он, показы-
вая, как наматывать ткань. — В старину сельски людишки так
хаживали, а сейчас, в войну-то, ох как потребно это будет. Ве-
лика русска мудрость — лапти.
Николай замолчал и, сидя возле печки на лавке, смотрел
на довольных еврейских парней, которые, быстро приспосаб-
ливаясь, учились азам деревенской жизни.
Убедившись в том, что братья правильно закрутили пор-
тянки и бечевки, Николай продолжил наставление:
— В энтой новой обувке и поедем-ти сейчас на уборку се-
на. До ноченьки еще мно-ого светлого времени есть! Сенокос
на дворе! Хоть вы в деревне и суток не прожили — айдате-ка,
милые, на работу. Сено на землице подсохло, его уже надо в
копенки собирать.
Через двадцать минут все та же телега, которая привезла
Шнееров в Крутец, доставила Николая, Алика и Илью на не-
дальний обкошенный луг, на котором подрезанная сенокосилкой
трава уже превратилась под лучами солнца в душистое сено.
Получив инструктаж прирожденного крестьянина Нико-
лая Кулагина, Алик с Ильей набросились на работу. Деревян-
ные грабли и трезубник — с черенками, до блеска отполиро-
ванными мозолистыми руками русских мужиков, — произвели
на Алика и Илью такое впечатление, что они накинулись на
работу и, словно ветряные мельницы, махали руками, вороша
и перекидывая сено…
В сердцах Алика и Ильи с первых минут возникло уваже-
ние к крестьянскому труду, и казалось, что эти еврейские
юноши родились в деревне. По их лицам струйками стекал го-
рячий пот.
59
Жизнь в далеком латвийском городке Лудза маревом ды-
милась где-то в подсознании, когда копнилось сено, а когда на
горизонте русского приволья начал разгораться желто-огненный
закат, вся прошедшая неделя страдальческого бегства пересе-
ленцев и вовсе растворилась в красках летнего вечера.
Тишину нарушил голос Николая:
— Шабашить пора, парни! Ох вы и работаете — словно
заведенные, будто урожденные крестьяня! Благодать-то какая,
а? Вот мы наработались до устали, так что покушаем тут, на
воле, на лугу, а там и по домам будем пробираться.
Уставшие, мокрые от пота все трое залезли на телегу, где
Николай разложил на чистой тряпице картошку, сваренную в
мундире, и малосольные огурчики.
— Благодать, конечно, великая, — сказал Алик, — но я
хочу воевать! Так что, дядя Николай, как только будет у вас
возможность взять меня с собой в Бутурлино, то обязательно
отвезите. Мне в военкомат нужно, я добровольцем хочу запи-
саться в Красную Армию. Что и говорить — хорошо нам у
вас! Таких радушных людей я никогда не встречал раньше —
но мое сердце зовет меня на фронт.
После этих слов, вторя Николаю Кулагину, Алик откусил
кусок картофелины и смачно захрустел малосольным огурчиком.
А когда поздневечерняя заря заползла за край горизонта,
братья переступили порог своего нового дома, где в центре
стола стояла крынка с молоком. Две большие зеленые эмали-
рованные кружки прижались сбоку к керосиновой лампе,
тускло освещавшей ставший уютным недавно пустовавший
дом. И эта особая благодать невидимой волной набежала на
прибывших с лугов братьев.
По две полные кружки молока, как говорится в деревне —
"от пуза", перед сном были последней вехой первых суток,
прожитых семьей Шнеер в селе Крутец.
На лежанке русской печки оба брата проспали "до третьих
петухов".
Ломота в мышцах всего тела сразу же напомнила Алику и
Илье то, как вчерашним днем накануне они "пахали", убирая
высохшее сено в копны.
Незнакомый голос неизвестного мужика тут же определил
задачу на наступающий день:
— Пора пробуждаться, братцы! Я — Тарасов, бригадир
полевой бригады колхоза. С сегодняшнего дня Арон Шнеер и
Илья Шнеер зачислены в мою бригаду. То есть кувырканная
молодежь официяльно начинает работать, как положено кол-
хозникам. Дел много — война идет, дорогие товарищи!
После этих слов мужик, разбудивший братьев, поставил
на стол миску с шестью горячими вареными картофелинами и
новую крынку с молоком:
— Робяты, коли мне выпала доля быть вашим нарядчи-
ком, то и накормить вас я должон. Будете вы в нашей бригаде
конюхами, а посему знать должны — никогда некормленных
лошадей в работу не запрягают. А вы, чать, люди. Да еще от
немчуры убежавшие. Так что вначале кушайте, завтракайте, а
опосля того пойдем на конный двор, и я каждому из вас опре-
делю по лошадке.
Алик и Илья слушали бригадира и, утирая с лица "молоч-
ные усы", быстро «завтракали», даже не умывшись и не по-
чистив зубы. Все крестьяне, как они уже знали, с первыми пе-
тухами встают, а со вторыми — идут на работу. А они, «засо-
ни», только при третьих петухах слезли с лежанки.
Мать с отцом, вставшие намного раньше сыновей, нежно
смотрели на своих чад, понимая, что здесь, в эвакуации, ско-
рей всего именно дети будут их кормильцами. Они разом по-
взрослели — и то, что было в Латвии, для них уже ушло в без-
возвратное далеко. Теперь им предстояло быстро привыкнуть
к крестьянскому труду, который для родителей был непонятен,
а то и непосилен — Яков всю жизнь работал в типографии пе-
чатником, Роза была домохозяйкой, а в молодости немного
работала в обувном магазине своего отца.
Быстрые минуты утреннего завтрака пролетели, и вслед за
бригадиром Алик с Ильей пришли на территорию конного
двора, где спокойный конь Король был закреплен за Аликом.
Надо было возить бочку воды на полевой стан, к работающим
там трактористам, а по мере расхода горючего — перепрягать
лошадь и возить топливо для тракторов.
61
В распоряжении же Ильи Тарасов определил молодого
жеребца по кличке Металл, которого запряг сам в конные
грабли и показал Илье, как нужно сгребать траву после работы
сенокосилки.
Илья скормил фыркающему жеребцу несколько кусочков
посоленного хлеба, и тот стал добрым и послушным, перестал
косить глазом, спокойно стоял на месте, отмахиваясь от мух и
слепней.
Утренний инструктаж быстро окончился, и братья приня-
лись каждый за свое дело.
Потекли трудовые будни на новом месте.
Уже через пару дней новым молодым колхозникам еврей-
ской национальности было сказано, что за работу они будут
получать зарплату, но только не денежными купюрами, а тру-
доднями, то есть натурой. На что Алик ответил – то ли сам се-
бе, то ли бригадиру Тарасову: «Мы на самом деле кувыркан-
ные. Какой жизненный кувырок у нас получился!»
Перед тем, как получить первые заработанные кило-
граммы продуктов, Алик с Ильей отработали целую неделю
в так называемой "малой механизированной бригаде". И —
вот он счастливый день! — Алик на своей телеге привез до-
мой "первую зарплату", которую получили они с Ильей: две
бараньих тушки, каждая весом килограммов по десять, ме-
шок картошки, полмешка ржаной муки, четверть мешка му-
ки пшеничной и — сюрприз! — пять килограммов пахучего
липового меда.
До этого знаменательного вечера каждому члену семьи
Шнеер доставалось по три картофелины в день – в общей
сложности двенадцать клубней появлялись откуда-то каждое
утро на крыльце их дома. Кто из соседей приносил эвакуиро-
ванным евреям картошку, оставалось тайной.
Но вот теперь семья Шнеер стала имущей — и ужинала от
"первой зарплаты" бараниной, тушенной с картошкой в чугун-
ке. Запах, исходящий от печи, говорил: "Мы здесь живем. В
селе Крутец себя нормально чувствуют люди, убежавшие от
фашистов».
62
* * *
А на следующий вечер братья уплетали суп с клецками,
забыв об усталости от многочасовой работы в поле. Еще через
день братья подвезли к дому по телеге березовых и дубовых
дров-чурашей — это был аванс от колхоза в счет будущих
трудодней.
Новые жители "русской глуши", евреи из Прибалтики,
"встали на ноги" — у них уже были запасы продуктов и то-
плива.
Опекающий своих новых соседей Николай Кулагин пона-
чалу сам колол толстые, крепкие чурки на тонкие поленья, по-
казывая братьям, как это делается. Разваливая чурбаны ударом
обуха топора, на который был насажен чураш, о большой
"стул", он приговаривал:
— Учитесь сейчас, летом, учитесь дровишки колоть — это
в крестьянстве очень нужное дело. Как енто в кине пели: "Без
воды — ни туды и ни сюды". Так и без дровишек, особенно по
зимнему времени, никуды. Радовайтесь, робяты: ведь всего
несколько денечков пробежало, как вы в нашем селе объяви-
лися, можно сказать, в одном нательном, а теперь вона — ужо
вы имущие: и дом есть, и дрова, и запас съестного. В общем,
трудись, живи и радуйся. Жизняга обустроена.
Стирая рукавом пот со лба, Николай передал топор Алику
и назидательно произнес:
— Теперь ты, вьюноша Алик, бери и коли дровишки. По-
смотрел как это дело производится от рук потомственного кре-
стьянина? Пришло времечко тобе вваливать. А я до своей избы
пойду, принесу гостинец, что моя Клавдия вам приготовила.
Алик, без труда осваивая на ходу технику колки дров,
вскоре навалил уже груду чурбаков, а Илья начал складывать
пахнущие лесом поленья в поленницу-«колодец», как показал
ему Николай.
Поленница пристроилась у векового тополя, растущего
между домом и дорогой. И снаружи дом Шнееров становился
по-хозяйски обжитым.
Через полчаса вернулся Николай, поглядел на быстро рас-
тущую поленницу, усмехнулся одобрительно. Снял с плеча
63
узел из двух лоскутных одеял и крикнул, подойдя к дому, в
распахнутое окно:
— Роза Арноновна, подь сюды, на улицу! Моя Клавдия
вам прислала чегой-то. Пользуйтесь, пожалуйста, на милость!
А насчет простынок, наволочек и прочей мануфактуры — ве-
лено мне в правлении колхоза передать вам наряд на получе-
ние из сельпо хлопчатой ткани. Так что можно прям сейчас
сбегать до кладовой кооперации и получить там причитаю-
щийся вам отрез. Машинка у моей Клавдии есть, ежли чо —
сошьете себе.
И вечером этого радостного дня семья Шнеер укладыва-
лась спать на ночь, уже постелив чистые новые простыни и
надев на подушки свежие наволочки.
Ноющие от физических перегрузок мышцы за время ноч-
ного сна наливались бодростью и силой. А с первыми петуха-
ми наступал новый день — и вдохновенная работа на при-
вольных лугах и полях уносила в туманное прошлое Латвию и
бегство оттуда. О прошлой родной жизни не думалось.
Но вечером перед сном, когда закрывались глаза — и ро-
дители, и сыновья, смежив веки, ясно видели перед собой род-
ную Лудзу.
* * *
Очень быстро пробежало несколько теплых летних недель
жизни на новом месте, как однажды в конторе правления кол-
хоза "Быстрый" и на стенах сельского клуба появились плака-
ты и тексты сводок Совинформбюро.
Плакаты призывали всех физически крепких сельчан ско-
рее идти на фронт, а в сводках о положении на огненных ру-
бежах и рассказах о зверствах фашистов на оккупированных
территориях значились неутешительные сведения.
Всех жителей села Крутец обуяло чувство тревожного
страха, началось ожидание новых горьких вестей.
— День да ночь — сутки прочь! — приговаривал Николай
Кулагин в один из вечеров в начале августа. Он сидел в доме
Шнееров, непривычно серьезный, подобранный.
64
— Попрощаться к вам пришел, суседи дорогие. Ухожу на
фронт. Вот так-то, милые вы мои кувырканные, пришла моя пора
идти на службу в военное времечко. Должон перестать я кресть-
янствовать. А вам, Алик да Илья, еще боле придется работать на
полях, за себя и за меня. Идеть война народная, так сказать!
— Николай, я тут заявление написал. Плакаты как для ме-
ня писаны — "Все на фронт! Бить фашистского гада!" Так что
не сочтите за труд занести мое заявление в райком партии —
хочу, чтобы меня призвали добровольцем в Красную Армию.
— Может, ты, Алик, и правильно поступаешь, но солдат-
то в армии кормить нужно, так что кто-то должен работать и в
колхозе — хлеб сам не вырастет, мясо само не прибегит. Без
крестьянских рук землица ничего не уродит, скотина ни шер-
сти, ни молока, ни мяса да сала не дасть… Ну-у, на сегодня
хватить досвиданькаться. Незнамо — свидимся ли еще в жиз-
ни, а рад я, что вы приехали в наше село. Желаю вам всех зем-
ных благ, — и Николай поклонился соседям.
— Возвращайтесь здоровым и невредимым, Николай, —
от всей души пожелала ему Роза. — Мы вашей семье, как су-
меем, помогать будем, мы же соседи. Мстите фашистам за всё!
Николай коротко кивнул головой — и вышел из дома уже
близких ему людей, евреев-переселенцев из Латвии.
В доме воцарилась грустная тишина. Мама молча плакала,
папа молился, встав к восточной стене, опустив полузакрытые
глаза, Алик, смахивал невольные слезы, а у Ильи в горле встал
какой-то спазм, и ему было тяжело дышать. Ставший им близ-
ким русский человек, разделивший с семьей Шнеер всю го-
речь и тяжесть последствий эвакуации, уходил на фронт, где
его жизнь будет подвергаться непрерывной опасности… Что
такое смерть "от рук фашистских извергов" — вся семья уже
видела в первые дни войны.
* * *
После ухода Николая на фронт прошло всего пять дней —
и девятнадцатилетний Арон Шнеер получил повестку —
явиться в бутурлинский райком партии к представителю Лат-
вии, товарищу Бренгелю.

28-45 46-64 65 - 82

Липа - художник, писатель, сапожник.