Tel: 972-544-889038



Форма входа

430-445

— Жисть там, в Оранках, нормалек. Утром встаем, зарядка, зубы чистим, умываемся, хаваем*. Потом в цех-учебку идем. Кто в столярку, кто в слесарку. В столярке — табуретки мастрячим, в слесарке — совки замакариваем. После работы — хавка обеденная. А потом — в школу, на учебу. Там у нас на зоне своя семилетка. Есть два придурка здоровых, они в девятый класс ходят учиться, за стену, в сельскую среднюю школу Оранок.

В селе — почти все верующие. Каждую минуту мужики и бабы всё крестятся, крестятся. К нам в зону кто на работу придет — тоже на бывшую церковь смотрят и крестятся, крестятся...

— Хм, интересно!

Валек опять выпустил из-под своих губ ряд дымовых «сушек», которые, удаляясь от него, превращались в «баранки», в «бублики», в ком табачного дыма.

— После работы в столярке-слесарке мы перед хавчиком и после него щипать** учимся. Один у другого. Кто-то притыривает, ширмачит*** кто-то толкает, кто-то шумит... Человек восемь, десять. Есть такие пацаны, что у них пальцы, словно резиновые, гибкие, они чисто работают. Этому делу, щипать, учиться надо с малолетства, тогда к возрасту в масти будешь. Настоящий щипач — это масть, редко кто из зэков в щипачи попадает. Щипач — это талант! У меня у пахана брат — Шнурок, тот щипач клевый. А отец у меня что? Баклан! Баклан — он и есть баклан: около магазина подрался, матом ругался, опять три года дали. А ширмачом вообще классно быть. Ширмач один ворует. А щипач всегда на пару с кем-то должен работать. Но щипач на нарах может быть на букву «В»****

Мы докурили с Вальком по папироске «Казбек». Противный кислый привкус во рту как-то беспокоил.

431

После совместно выкуренных папирос мы прониклись друг к другу симпатией необычных пацанов. Мы знаем кое-что свое, не всем известное.

Валек, опираясь на костыль, а я — сгибаясь под тяжестью гипса, пришли к своим койкам в больничной палате.

Дядя Саша, как всегда, был верен своей теме: рассказывал, как он недавно лазил на девку-няньку, живущую у соседей.

Яшка вспоминал любовный роман, приключившийся с ним в общем вагоне поезда «Москва-Горький», где он со своей полки перескочил на соседнюю и там... Он закончил словами:

— На второй полке, где ... волки, побывал и я, Яшка, где меня обласкала Дуняшка — голая ляжка, — и громко, весело рассмеялся.

«Романтики-поэты» продолжали под смех вспоминать ушедшие деньки, пролетевшие романы. А мы с Вальком начали играть в «дурака».

Конечно, мы могли сыграть и в «очко», и в «свару», но Валек соблюдал закон. В карты пацаны его «высоты» играют только на деньги, если в «очко» или «свару». А в «дурака» можно и под щелбаны или под интерес.

Пролежав неделю в больнице, я был оттуда выписан.

Прощаясь с Вальком, я просил его передать Генку привет — как-никак мы с Генком кирюхи, а теперь и с Вальком — тоже.

После десятидневного пропуска занятий я пришел в школу, но писать я не мог — в гипсе была даже кисть правой руки. Меня посадили за последнюю парту, откуда я мог созерцать классное пространство и, как бы, не мешать классу учиться.

На уроках русского языка Валентина Павловна подходила ко мне и заставляла устно вставлять буквы в слова. Она говорила мне:

— Сколько мужчин вернулось с фронта без рук! Ну и что? Глаза и мозги на месте — значит, человек может жить, а учиться — тем более.

432

Но учиться-то мне как раз и не хотелось. У меня появилось новое развлечение.

Ученики школ стали пользоваться достижениями научно-технического прогресса — новыми универсальными ручками. В классах на каждой парте еще стояли «чернильницы-непроливайки» старых образцов, но ручки были усовершенствованы: в короткую трубочку-пенал вставлялись два колпачка. В один колпачок можно было вставить «перо-скелетик», в другой — карандашик. При необходимости колпачок переворачивался, вставлялся в трубочку, и ученик мог писать чернилами. Если требовались записи карандашом, то пользовались вторым колпачком.

Поскольку левая рука у меня действовала, и надо было занять себя чем-то, то мною в нашем классе был внедрен кем-то изобретенный метод обстрела одноклассников комками нажеванной промокательной бумаги. Я приставлял трубочку-пенал к губам, где у меня был заряд — кусочек жеваной промокашки, мои легкие на глубоком вдохе наполнялись воздухом, и я резко дул в трубочку. «Заряд» летел в щеку, шею, руку одноклассника, ломавшего голову над решением задачки или примера. В скором времени весь класс плевался-стрелял кусочками жеваной промокашки. Веселились, как могли. Время пролетало незаметно.

К началу 1959 года мою руку освободили от гипса. Правая рука была вдвое тоньше левой. Мама говорила, что рука высохла и что, если быть в гипсе больше года, то рука может отсохнуть совсем. Но такое бывало при открытых переломах во время войны. Были у нас на Свердловке соседи-калеки с сухими руками, и безрукие.

Пока я лежал в больнице, сестра Фая, зятек Герц и Мишенька уехали жить на загадочную станцию Сортировка. У них была одна комната в новой двухкомнатной квартире.

Вскоре, в дни зимних каникул, я с сестрой Эллой отправился на дальнюю окраину города, на Сортировку.

Автобус пятого маршрута, делавший в Канавине кольцо за Бабушкинской больницей, принял нас с Эллой на свои измятые сиденья и, тарахтя двигателем и залатан-

433

ным корпусом, потащил на городские окраины, где я еще не бывал. Пока я был в больнице, старший брат Сеня и Элла уже побывали в «хоромах» у Фаи.

Мне уже стало казаться, что мы никогда не приедем на эту неизвестную Сортировку. Двое взрослых мужиков, стоявших в проходе автобуса, ругались, что они поехали автобусом — нужно, мол, было ехать на пригородном поезде, только надо знать расписание пригородных поездов, отправляющихся в Гороховец или Вязники.

Автобус тащился по вечернему городу-деревне. Мы вышли на остановке «Рынок». Прошли вдоль синего забора, отгораживающего территорию рынка от одноэтажных домишек. Где-то мычала корова, где-то лаяли собаки, вдалеке сверкал огнями квартал четырехквартирных двухэтажных розовых домишек с крышами из сероватого шифера...

У Герца, Фаи и Мишеньки была своя просторная комната с большим окном, выходившим на поселок частных домов. Машины между новым поселком и старым — частным — проезжали редко, дорога была пустынной. Глушь окраины города была наполнена тишиной и спокойствием.

Комнате Фаи была обставлена новой мебелью: сервант, украшенный статуэткой писателя Максима Горького, тахта, новый раздвижной стол и новенькая швейная машинка «Tikka». Мой отец к новоселью поменял старшей дочери ее старую швейную машинку «Singer» на новую.

Там же на тумбочке стоял ламповый приемник, правда, без проигрывателя (проигрыватель — это совсем уж роскошь в доме). И так они, можно сказать, были не бедными — у зятька Герца был старый трофейный мотоцикл «БМВ», купленный у соседа после войны.

В квартире были новые соседи: Лариса и ее муж Николай. Детей у них еще не было. Они занимали вторую комнату.

На кухне стояли на дровяной плите две керосинки, а в ванной был дровяной титан для нагрева воды. До газификации поселка Сортировочный оставалось еще долгих пятнадцать лет...

434

Зимнее утро следующего дня я встретил, лежа на большом обеденном раздвижном столе, всматриваясь в морозный зимний пейзаж поселка, расположенного напротив большого окна. За поселком в чарующем утреннем свете вырисовывалась полоса темного, зелено-синего соснового леса.

Меня на ночь уложили на обеденном раздвижном столе, крышка которого была зафанерована тонким белым пластиком. Остальным четверым обитателям тоже нашлось место для ночлега — кому на полу, кому на тахте, кому в детской кроватке.

Завтракать мы сели в кухне, за столом-тумбой. Стол-тумба — это такой стол, под который нельзя поставить ноги. Пространство под крышкой огорожено фанерными стенками и с наружной стороны приделаны две дверки-створки, за которыми хранятся кастрюли, сковородки и прочая кухонная утварь.

Кухонную мебель, как правило, делали в своих сараях сами мужики-хозяева — или заказывали такой «мебельный изыск» у мастеровитых соседей за... Конечно, потом вместе эту бутылку и выпивали — обмывали обновку. Другие были времена...

 

А сегодня иерусалимский денек набирает силу. Птички в парке — свистят, заливаются трелями. Поползли-запыхтели автобусы. Я делаю получасовой перерыв. В морозную Россию хочется — месяц прошел, как я вернулся в Иерусалим... Хочется, чтобы Керзачонок был рядом, и мы пошли бы с ним в долину к зоопарку и... Посидели бы за чекушкой водочки на двоих. И доказывал бы я ему, что он, Генок, не прав... Почти всю жизнь провел мужик за колючей проволокой, да и рано она у него закончилась...

Через тройку дней гостевания-житья на Сортировке мы с Эллой возвращались домой. В стекле заиндевелого автобусного окошка я «надышал» глазок-кружок. Прилипнув одним глазом к своему «усовершенствованию», смотрел на проносящиеся мимо нас окраинные пейзажи.

435

Мне было очень интересно. Я опять путешествовал... Мимо каких-то заводов, за заборами которых было множество дымящихся труб, мимо двухэтажных домов-бараков, похожих на тот, в котором жил мой отец Арон с тетей Нюрой и сводным братом Лехой-Демой. На каком-то участке дороги до меня донесся приятный маслянистый запах жареных семечек, никогда не ощущавшийся мною ранее...

Автобус затормозил перед шлагбаумом. Впереди сидящие мужик и баба, одетые в стеганые ватники, перекинулись между собой несколькими словами:

— Долго стоять не будем. С масложиркомбината работяг по домам повезли от станции «Сталинская». Обещают закрыть ее, но что-то она все работает. Вот пустят электрички, тогда позакрывают лишнее...

Со стороны «Холодильника» донесся свисток тепловоза, и шлагбаум перед нашим автобусом поплыл вверх. Кружевно-ажурное здание-теремок вокзальчика станции «Сталинская» осталось справа и позади. Павильончик вокзала был изящно-красивым, а вокруг — лачуги, пустыри, коптяще-дымящие трубы, плохо оштукатуренные избенки, и домишки за гнилыми заборами, на заводских оградах — колючая проволока, караульные вышки...

 

Несколько дней, проведенных у Фаи, были, конечно, впечатляющими: новая светлая комната, новая мебель, чистый аккуратный домик в целом квартале таких же стандартных домов — все было очень хорошо.

436

Но родная Свердловка, каток «Динамо», площадка перед пятьдесят седьмым домом, где по весне мы играли в догонялки и классики... Эта асфальтированная площадка первой освобождалась от снега в начале весны.

Тот уголок был очень примечательным в конце пятидесятых. Там на стене дома была установлена витрина — «Доска позора». Такая же витрина была на стене клуба имени Свердлова около трамвайных остановок, только та витрина называлась «Не проходите мимо».

Какой-то чин из райкома партии «спускал» материал для размещения в витринах: пьяницы, дебоширы, тунеядцы, воры, гулящие девки, размалеванные акварелью, смотрели на прохожих. Конечно, прохожие находили на фотографиях своих знакомых, родственников, а кое-кто — и себя лично.

Через какой-то промежуток времени композиция витрин менялась — обновлялись фотографии и подписи, но нарушения правил социалистического общежития оставались все теми же: пьянство, дебош, воровство...

Когда мы с Эллой возвращались от Фаи, то увидели на углу Свердловки и Воробьевки большую группу лю-

437

дей. Нам стало ясно, что обновили содержание «Доски позора», и народ собрался поглазеть. Я протиснулся через сборище любопытных сограждан и стал искать  знакомые лица среди физиономий, запечатленных на двух листах ватмана.

Особо была вклеена фотография Саньки-Атюка, а под ней — надпись, отпечатанная заглавными буквами на пишущей машинке. Атюк, Юрий Керзаков, Женька-Цыган совершили ограбление на железнодорожной станции в Чувашии. Приговор — от шести до десяти лет лишения свободы.

Когда мы собирались уезжать к Фае, композиция была другой. На доске красовались портреты Венки-Черного и компании таких же, как он, мужиков в телогрейках и кожаных шапках-ушанках. Там было написано снизу тонким плакатным пером: «За кражу вновь мы не ответили — перепугались все свидетели».

Элла укоризненно покачала головой и сказала мне:

— У тебя, Ленька, все время знакомые-друзья красуются на этих «Досках позора». Ох, кабы и ты не попал сюда когда-нибудь! Как хорошо, что Генку Керзакова забрали! Что он выделывал, когда учился в нашем классе! Мы его все еще не забыли, а брат у него — грабитель!

Дорогой читатель! Пролетели годы... «Доску позора» сняли с центральной улицы города. Видимо, какой-то партийный босс решил, что физиономии правонарушителей не украшают центр города. К пятидесятилетию Великой Октябрьской революции вместо «Доски позора» под барельефом Феликса Дзержинского установили два десятка портретов членов Политбюро ЦК КПСС, а перед их физиономиями разбили цветочную клумбу. Там, где раньше красовались фотографии воров и гулящих девок, теперь торчали «святые» для каждого советского человека лики членов партийной верхушки.

К столетию со дня рождения Ленина барельеф Дзержинского демонтировали и чуть в сторонке установили стеллу «Ленин и нижегородские марксисты».

...В Иерусалиме наступает день...

438

Сижу, посмеиваюсь: пришла в голову мысль, что еще через 20—30 лет стеллу могут сломать и установить барельеф «Кучерявому» — первому демократу земли Нижегородской. Да, мало ли было на Нижегородчине великих людей... Свято место пусто не бывает.

А тогда зима 59-го года подходила к концу. Вечером мы бегали на каток или на фундамент подвального помещения будущего кинотеатра «Октябрь». Строительство было «заморожено», и это место стало подходящим для нашего обитания и днем и вечером.

А в школе мы готовились к празднованию сорокалетия пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина. На лестничной площадке второго этажа перед началом занятий вставали старшая пионервожатая Елена Ивановна и завуч Николай Константинович, Сыч. Они проверяли наличие красного галстука на шее каждого пионера-школьника. Если ученик был без галстука, его не допускали к занятиям.

Также, в пятых и шестых классах было приказано провести уроки чтения книг «Дик с двенадцатой нижней», «Четвертая высота», «Партизан Леня Голиков» и, конечно «Повесть о Зое и Шуре». Каждый пионер — ученик девятой школы должен был хорошо знать, как живет простой мальчик в Америке, и какие счастливые пионеры, мальчики и девочки, жили и живут в Советском Союзе.

439

И конечно, нужно как можно больше знать про героев-пионеров, про тех, кто когда-то отдыхал во всесоюзном пионерском лагере «Артек», а потом совершил подвиг: Гуля Королева, Володя Дубинин, Тимур Фрунзе...

Елена Ивановна говорила:

— Вы должны равняться на ушедшее поколение пионеров. Может случиться война, и тогда вы должны повторить то же, что сделала Зоя Космодемьянская — девушка-комсомолка, чьим именем названа наша пионерская дружина.

А у меня, у Лени Грузмана, была всего одна белая рубашка из обносков, доставшаяся мне от Р. Каждый день после занятий в школе я стирал ее, а утром гладил, и шел в школу во вторую смену — с красным галстуком на шее, хорошо выделявшимся на белом фоне.

Друзья, жившие в лютеранской кирхе, должны были разъехаться на другие квартиры. Кинотеатр «Октябрь» опять начали строить-доделывать.

А 19 мая 1959 года вся пионерская дружина имени Зои Космодемьянской строем пошла на парад - от школы по Свердловке до площади Минина. Белые рубашки, красные галстуки и пилотки, короткие юбочки у девочек, красное бархатное знамя с золотым галуном и кистями, три горниста и четыре барабанщика прошагали по центру улицы. А площадь Минина принимала и принимала в свои объятия пионерские дружины Советского района.

Громкоговорители закричали:

— Пионерский парад, смир-но! Ра-авнение напра-а-во!

Секретарь райкома комсомола докладывал:

— Товарищ подполковник! Парад пионерских дружин Советского района в ознаменование сорокалетия со дня рождения Всесоюзной пионерской организации имени Ленина — построен!

— Здравствуйте, товарищи пионеры! — кричали громкоговорители.

И мы в ответ кричали:

— Ура! Ура!!

440

Подполковник Ремизов, увешанный орденами и медалями, произносил пламенную речь о великом юбилее и великих подвигах юных ленинцев...

После торжественного марша перед подполковником Ремизовым и директорами школ вся районная пионерия завернула под арку Дмитриевской башни Кремля и по булыжному съезду спустилась на берег Волги к пятому причалу.

Два трехпалубных новеньких теплохода, построенных на судоверфи завода «Красное Сормово», приняли на борт юных ленинцев для прогулки по Волге. Музыка, песни, махание пилотками и, конечно, все тот же пионерский гимн:

   Взвейтесь кострами, синие ночи,

   Мы — пионеры, дети рабочих...

 

На теплоходе я встретил друзей-овражников: Гендоса, Хорька, Машана, Тую, Кочета, Деруна — оказывается, они тоже были пионерами.

441

На следующий день мы собрались уже около не пионерского костра, а нашего обычного овражного.

Лето подбиралось к нашей дикой заповедной зоне — оврагу. Около этого костра неизвестно почему подрались Саня-Птица и Миша-Сима* Васильев. Миша «забодал» Птицу так, что тот плакал и просил пощады. Саня-Птица перестал быть «верхушкой» в овраге — Сима выиграл поединок у Птицы, хотя и был младше его.

Сане-Птице «выдернули перья». А через пять лет Саня «попал» на десять лет — Я встречался с ним уже после его освобождения.

Из пионерской дружины имени Зои Космодемьянской вышли: Саня-Птица, Генок Керзаков, Валерий Васильев, Михаил Ермолов, Михаил Китай, Наташа Замчалова и многие-многие другие «беби-бум»** , которые проходили школу жизни — со всеми ее радостями и превратностями.

Про Ленку-стерву, нашу старшую пионервожатую, я в какой-то из уже опубликованных тетрадей рассказывал.

 

А в Иерусалиме — ранневесенний день. Молодой зеленый пушок покрывает горы и те деревья, которые на зиму сбрасывают листву. Израиль цветет опять...

Я уже потерял счет времени своей жизни на Святой земле. И я собираюсь в Эйлат. А эту тетрадочку нужно уже нести в издательство «Лира», где ее наберут на компьютере.

Я бреду по иерусалимским улицам — и держу в сердце Горький-Нижний... и думаю о том, как там сейчас живут мои земляки...

 

442

ТЕТРАДЬ  СЕМНАДЦАТАЯ

 

Во второй раз я приехал в Эйлат, на «край» Святой Земли — в канун праздника Пурим 5765 года, то есть в четверг 24 марта 2005 года. Мне нужна была передышка в работе над четвертой книгой, которую я уже почти написал, и я подался в Эйлат — израильский Лас-Вегас, город-сказку.

 

Эйлат — это супердостижения сегодняшней человеческой цивилизации, а в нескольких сотнях метров от аэропорта — бедуинские палатки с примитивным, диким образом жизни их обитателей.

Эйлат — это уютный ресторан на дне прозрачного, сверкающего моря. В окна этого морского ресторанчика заглядывают обитатели коралловых рифов.

Эйлат — это дюны и черные барханы, пески которых перемешаны со слюдяными булыжниками, и населены скорпионами и тарантулами, ядовитыми змеями и саламандрами.

Эйлат и его окрестности — это начало тяжкого пути евреев при исходе из египетского рабства, начало становления еврейского государства на основе Торы, полученной на Синае из рук самого Превечного.

Эйлат — это символ конца двухтысячелетних скитаний народа, когда в «короне» государства Израиль загорелся-засверкал-засиял новый город-алмаз, окруженный пустынными красно-вишневыми горными хребтами Иорданских гор, желтеющих гор Синайской пустыни и про-

443

зрачного, чистого ярко-синего Акабского залива. Пять километров ширины и восемьдесят километров длины, с вечно теплой водой разделяют Синай и Аравийский полуостров. На острие залива — город Эйлат, как наконечник копья древнеримского легионера.

На месте заштатного полицейского поста, состоящего из трех глинобитных казарм, окруженных рядами колючей проволоки, за несколько десятков лет вырос город с аэропортом, морским портом-терминалом, множеством парков — «висячих садов Семирамиды», дельфинарием, океанарием, кинотеатром объемного кино, множеством гостиниц, яхт-клубов. В Эйлате множество торговых центров и бутиков, где продаются товары для отдыха и всякая морская экзотика, сувениры и бедуинские украшения, вручную расписанные диковинные наряды и оригинальные скульптурки из всевозможных материалов.

В Эйлате существует рыбное хозяйство и ювелирная фабрика, где обрабатывают уникальный камень (он официально так и называется — «эйлатский камень») — смесь малахита с лазуритом, делают из него разнообразные украшения.

444

Сверкает стеклом, блестит металлом, переливается многоцветием красок современный чудо-город на фоне веселого морского залива и угрюмо-настороженных гор. Сюда с поднебесья спустилось все: радость  встреч и горечь разлук, восторг созерцания никогда ранее невиданного подводного мира, и огорчение из-за денег, проигранных в казино гостиницы «Таба», в которую можно проехать, соблюдая какие-то необходимые формальности на пограничном блок-посту. Здесь есть практически всё и на любой кошелек. Если ты очень богатый человек — можешь поселиться в гостинице «Орхидея», где все выдержано в стиле Юго-Восточной Азии: кухня, музыка, танцы, циновки, массажистки и даже гейши...

Многоязычная, разновозрастная жизнь-сказка в городе-чуде кипит, бурлит, давая набраться новых сил людям, приехавшим передохнуть.

Богатые люди прилетают в Эйлат самолетами или приходят на собственных яхтах, но город дает множество впечатлений и тем, кто приехал на машине или по-простому, автобусом. На автобусах приезжают, в основном, солдаты-отпускники, молодые пары и бывшие советские граждане.

Да, мы, новые репатрианты, накопив за полгода денежку, тоже можем приехать на тройку дней в Эйлат, покупаться в самых чистых и прозрачных морских водах, насладиться атмосферой отдыха.

Гости приезжают сюда и зимой, но дни еврейского праздника Пурим — это начало нового массового курортного сезона.

Эйлат — уже подремонтированный, подчищенный, подкрашенный — готов принять тысячи и тысячи отдыхающих, дать им силы для последующей жизни в родных местах.

Эйлат готов вытянуть из отдыхающих деньги — столько, сколько может оставить каждый человек, попавший в его объятия.

Жители города, в основном, заняты в сфере обслуживания. Есть несколько синагог, удовлетворяющих рели-

445

гиозные потребности евреев-отдыхающих и жителей города. Но большинство эйлатцев — люди светские (чтобы хотя бы  такими светскими были евреи России!), соблюдающие только субботу, праздники и, как правило, кошерность пищи.

 

В первый день приезда, под вечер я отправился на территорию порта маломерного флота. Яхты, катера, пароходики стояли у причалов. Это место имеет соответствующее название — «Марина».

Там под «вечернюю зорьку» я забрасываю удочку-верхоплавку и смотрю на поплавок. Мне хочется поймать-подсечь морского ангельского окунька.

Я отдыхаю. Вижу только поплавок на морской ряби, нагоняемой ровным слабым ветерком со стороны Иорданской долины.

Из десяти поклевок мне удается реализовать одну-две. Кажется, что рыбешка тоже соревнуется со мной. Впрочем, подсеченного и выловленного морского окунишку я отцепляю с крючка и снова бросаю в воду. Уже удалось поймать несколько штук.

Стараюсь расслабиться... А мыслям нет покоя, они, как морская рябь, набегают и уходят, уходят и снова набегают...

Мягкий накат морской волны и будоражит, и успокаивает душу, и я вспоминаю добрые дни и добрых людей...

 

Всего пять четвергов назад я парился в Ковалихинской бане. Уже в памяти стерлось начало того времени, когда сложилась наша, своя компания парильщиков. Вечернее время каждого четверга рабочей недели мы выделяли для похода в баню.

Из года в год идут мужики в одни и те же часы, в один и тот же день недели в баню... Уже ушли из жизни Игорь Сатанов и Валера Егоршин, а баня продолжает собирать прилипших друг к другу людей, жаждущих прогреть мышцы и кости, и доверительно поговорить «за жизнь»* .


416-429    430-445    446-462

Суббота, 05.10.2024, 00:48
Приветствую Вас Гость


Наш опрос
Оцените мой сайт
Всего ответов: 69
Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz
  • Статистика

    Онлайн всего: 1
    Гостей: 1
    Пользователей: 0