41-49
Сейчас, в канун Дня Победы, в нашем учреждении находятся несколько участников войны. Они постоянно пристают к вольнонаемным, чтобы те притащили им водку, зубную пасту или одеколон. Если нами будет установлено, что вы этим воякам-заключенным что-то принесли, то мы вас лишим пропусков и оштрафуем на пятьдесят рублей каждого.
Пропуска я вам оформляю одноразовые, так что каждый день с утра вам нужно приходить ко мне за новым пропуском.
Желаю хорошо потрудиться!
.Через двадцать минут, пройдя через вахту, внутренний пост досмотра и всю промзону, мы оказались в новом здании котельной. Всю дорогу нас сверлили пытливые глаза зэков. На территории зоны появились
42
новенькие вольнонаемные
— об этом уже шла-неслась молва.
На корпусах кирпичного завода алели транспаранты «30 лет Победы над фашистской Германией», «Да здравствует Советский Союз!»; на трубе котельной развевался большой красный флаг.
Слоняющиеся по котельной зэки и вольнонаемный начальник котельной Виктор Иванович уже ждали нас. Первым начал разговор Виктор Иванович:
— Какая вы все же нехорошая организация — «Энерготехмонтаж»! Вашего обмуровщика Гену я устроил на работу к себе в котельную, а в ПМК его устроили на работу в вашей конторе. Он зарплату получил — и что же? Мне бы хоть сотенку рублей от жирного куша подбросил, зэкам-работягам бы сигарет и чаю принес. А то — в один день, как только деньгу получил, так и смотался из Лукоянова. Хорошо хоть, что я ему акты об окончании работ не подписал! Давайте теперь за него отдувайтесь! Отвечайте бугру — Хамсе, когда вы, наконец, им наряд закрытый на колонию пришлете? Они — зэки, но тоже люди, им платить нужно за пыряние*! У них пятьдесят процентов заработка хозяину идет. Я им платить не могу и не хочу, я вашему специалисту уплатил.
Разговор подхватил сверкающий золотой коронкой на правом верхнем клыке поджарый, весь «прокопченный» бригадир Хамса:
— Начальник, ты понимаешь, что обмуровочку котлов мы, зэки, делали? Твой этот Гена вроде за руководящего был, а он тоже должен был пырять. Так что непонятки у нас43
получаются: где пробки** за спецработу? Этот начальник, — бугор кивнул на Виктора Ивановича, — не платит, говорит, что все отдал вашему парчу* дешевому, а нам как быть? Сейчас мы опять у вас на подсобе пырять будем. А пробки кто занюхает? Думается мне, что парч этот Гена часть башлей тебе приплатил как начальнику. Сейчас на воле свои законы. Есть у нас здесь ваши начальнички, что за мзду чалятся7. Я-то как в семнадцать лет попал к «хозяину», так вот уже более двадцати лет и торчу по зонам. Про вольные порядки я уж все позабыл, но что здесь у нас за волю протирают, я знаю. Так что, начальничек, если хочешь, чтобы мы пыряли, отстегивай бабки! Можно чаем расквитаться.
Мне ничего не оставалось делать, как сказать бугру:
— Ты, Хамса, зря горлопанишь прилюдно. Дело тонкое. Нужно втихаря, один на один рамсы расставить.
На железном гладко выбритом загорелом лице бугра появилось легкое недоумение:
— Да ты что, начальничек? При гаврилке , в костюмчике коцевом отутюженном, с поплавком — и как-то сразу из интеллигентного вида на феньку нашу завернул. Ну что же, отойдем, пошушукаемся.
Мы отошли с бугром за котлы и повели разговор.
— Начальничек, — без долгих предисловий сказал Хамса, — притащи десять пачек чаю, и мы закончим все работы, и Конопляный*** акты подпишет, я его уломаю.
— Послушай, Хамса. Чай я тебе таскать не буду. А четвертную**** тебе как премию завтра подгоню.
44Все, что у Генки с Конопляным — это не наше дело. Они между собой не договорились. А я за свое жало* отвечаю. Четвертной даю тебе как премию. Так что приступайте к работе — таскайте кирпич, делайте раствор, а обмуровщики будут устранять недоделки.
А еще, Хамса, я хочу тебя спросить за Валеру Кальницкого и Леху Дему — нет ли таких в зоне. Леха — мой сводный брат, а Кальницкий — братан по улице. Прослыхивал я, что как будто они здесь сроки отматывают.
Хамса сохранял невозмутимое выражение на лице. И просто, не теряясь, ответил:
— Насчет четвертака — так это дело нужно удвоить. А насчет названных тобой могу твердо ответить: были они оба на этой зоне. Но Жид раскрутился на тройку, так что он уехал с девятью годами на другую зону. А Леха только недавно переехал к новому «хозяину». По тому, какие братишки у тебя, я понял, что с пробками ты не обманешь. Четвертак завтра подгонишь, а другой — через день, как работы закончим. Я по зоне дам знать, что начальник от «Энерго-техмонтажа» путью себя ведет и у него работать можно. А десять пачек сигареточек «Прима» тоже попрошу завтра подогнать. Сам понимаешь: это как бы надбавка. Ты же все равно спишешь на командировку или еще на что-нибудь. Сейчас по зонам очень много от начальства торчит, что-то сажать вашего брата стали. Америку догоняете, коммунизм строите — а под себя тырите, начальники!
|
* Жало — язык (жарг.). |
Наш разговор был окончен. Мы вернулись к фронту котлов, около которых стояли Зыбины и бригада подсобников. Я познакомился с людьми, передаваемыми в «Энерготехмонтаж». Их было четверо: трое парней моего возраста: Жир, Гиря, Фиксатый, и мужчина в возрасте за
45
пятьдесят (кликуха — Сержант, он был участником Великой Отечественной).
Вскоре все дружно начали работать. Начальник котельной ходил вокруг, выискивая трещинки и какие-то, как ему казалось, неисправности. Впрочем, верх барабанов котлов действительно не был изолирован диатомитовым кирпичом, так что работа была.
Растворомешалка была установлена на улице, перед торцовым входом в котельную. Первые теплые весенние деньки заставили зэков поснимать с себя спецовки. На левом грудном кармане каждой зэковской курточки была пришита через край бирка с фамилией и номером бригады. Одна такая бирка-клеймо советского раба у меня «сфотографировалась» в памяти: «Хамзев В.П. 6 бригада».
Худые, изможденные зэки таскали раствор и кирпич, ругая матом всех и вся. Сержант вспоминал, как во время войны он где-то в Белоруссии застрелил кабана. Самым счастливым днем своей жизни он считал тот, когда их спецкоманда по отлову-отстрелу банде-ровцев вдоволь наелась мяса дикого кабана. Ему в дни тридцатилетия Победы так хотелось вернуться, хотя бы мысленно, в прошлое, когда на свободе, в лесной чаще, около костра он поедал добытое на охоте мясо (благо, в руках у него тогда был автомат ППШ, а не палица и не кремневый топор).
— Эх, начальничек, — приговаривал он, — сейчас бы вертухнуться туда, в Прикарпатье, да навернуть бы свеженького кабаньего мяска вдоволь, да водички бы испить из родничка, что из-под корней граба пробивался, да закурить бы хорошую сигаретку. А о сисястой девке-хохлушке я уж и не мечтаю — шпиндель мой поизносился, только ссать может. Но вообще-то, если бы на волю, — кто знает? Как начал я
сразу после войны по зонам торчать — так и торчу уже тридцать лет. Сигареточек хороших, начальничек, завтра принеси, будь добр, пару пачек. Хоть в День Победы приличного табачку покурить, а то эта махра е...ная уже надоела!
И, присев на кирпичики, Сержант закурил тоненькую «козью ножку» из квадратного кусочка газеты, забил ее махоркой из жестяной баночки, в которой когда-то, давным-давно, был ландрин, что было видно по почти стертым краскам на крышке. Раскурив самокрутку, он о чем-то своем задумался, уставив взор на лукояновские домишки, взбирающиеся по нескольким холмам, так что крыши передних домов как бы подпирали фундаменты следующих. Ведь центр Лу-коянова был всего в нескольких километрах от зоны.
Обычный рабочий день проходил в помещении котельной и около ее торцовых, очень широких — так называемых технологических дверей, где можно было перекурить*, греясь на солнышке.
От той командировки в Лукояновскую зону в моей памяти осталась зарубка, которая очень часто оживала в дни начала перестройки.
На тротуарах Свердловска на корточках сидели и курили человек пять-шесть «крутых», плюя в центр пятачка. Мне сразу стало ясно, что это ребята, проведшие много лет в местах «не столь отдаленных», где и приобретена привычка курить и толковать в такой позе. Своя «культура зоны» в России вырабатывается уже несколько поколений. В основе ее лежит еще царская каторга. Годы жизни, проведенные в лагерях, у многих людей меняют даже черты лица и выражение глаз. Я редко ошибаюсь, когда начинаю разговаривать по фене с незнакомым мне мужиком, на лице которого запечатлены47
долгие годы отсидки.
К сожалению, в России всегда будут преступники, духовный мир которых ограничивается жаргоном, блатными стихами и песнями, наколками, поделками. К сожалению, одним из печальных символов России являются колонии, где находятся люди, в основном, совершившие преступления из-за очень низкого материального и социального уровня жизни семей, в которых они родились. Как видно, колонии в России не прекратят своего существования, как и во многих других странах мира. Но российская тюрьма имеет свою специфику и культуру спецконтингента.
Заключенные, работающие на предприятиях, среди других арестантов называются работягами. Итак, работяги, с которыми меня жизнь свела в Лукоянове,
48
сидели на корточках около колонии, курили и вели разговор о войне, участником которой был Сержант, а также вспоминали анархию в колонии и убийство сотрудника МВД из самодельного ствола. Убийство произошло недалеко от того места, где перекуривали работяги. Анархия — это акция неповиновения почти всех заключенных администрации колонии и избиение ими членов Совета коллектива. Троих активистов Совета коллектива тогда даже забили насмерть.
В нацистских лагерях были так называемые капо, в советских лагерях капо — это председатель Совета коллектива. На рукаве его спецовки пришиты три желтые полоски, как у пионера — председателя совета дружины. У бригадиров (на жаргоне — бугров) пришито по одной полоске.
Принцип всё тот же, пришедший еще из Древнего Рима: «Управляй рабами руками самих рабов».
Работяги с особым удовольствием вспоминали анархию: в тот день вся злоба, сидевшая в душах зэков, была вымещена на таких же рабах, только сотрудничающих с администрацией.
Конечно, были случаи, что люди, пробыв долгие года в колониях, больше возвращаться туда не хотели. А были и так называемые зэки, живущие в отри-цаловке. Они не работали, дерзили сотрудникам колонии, не подчинялись членам Совета коллектива, угрожая последним расправой.
Эти лихие люди очень много времени проводили в БУРах (бараках усиленного режима). Так что в тюрьме была своя, еще более жесткая тюрьма: там кормили один раз в день и выводили на прогулку всего один раз в день на непродолжительное время. Прогуливался арестант в так называемом дворике. Четыре высоких стены и кусок неба за крупной решеткой из арматуры — вот и все, что он мог созерцать.
49Лукояновский районный суд был завален делами из колоний: кто-то кого-то избил, кто-то угрожал офицеру МВД, кто-то очень много раз сидел в БУРе, и ему нужно было сменить режим, а кто-то хорошо работал, исправлялся, и остаток срока такому заключенному можно было заменить на принудительные работы, отправив жить в спецкомендатуру — в народе эти льготные исправительные учреждения назы-
вались «химией».
Но нет-нет — а совер-
шались в лагере и убийства. Такое произошло утром шестого мая.
Огнеупорщики Зыбины получили пропуска и прошли в зону на полчаса раньше меня. Я ближе к девяти часам утра пришел в кабинет режимной части, где рябой майор, с кем-то ругаясь, разговаривал по телефону. Буквально через пару минут после меня в кабинете появился старший лейтенант из оперативного отдела и положил на стол перед майором окровавленную заточку, завернутую в газетный лист.
Майор положил телефонную трубку на аппарат и стал рассматривать самодельное оружие. Крякнул и сказал старлею:
— Ну что делать — обычная пиковина, обычное убийство, когда идет пересменок в рабочей зоне. Прямо рядом с постом при встрече двух колонн из отра-
31-40
41-49 
50-58
