287-302

ТЕТРАДЬ ОДИННАДЦАТАЯ

 

25 марта 2003 года.

Продолжаю писать «Еврейские тетради».

 

«Веление нации, веление джихада, веление религии» — слова исходят из динамиков моего телевизора.

Включен первый российский канал. Диктор говорит о бесчеловечных методах ведения войны войсками коалиции в Ираке, с режимом Саддама Хусейна. Ох уж это политиче­ское лицемерие... Попробовали бы они попасть в лапы «несчастного и обиженного» иракского вождя!

В царской России в учебниках географии многие страны Ближнего Востока именовались деспотиями... Более правильного и точного определения я не могу припомнить... А сегодня

288

Россия проиграла в очередной раз информационно-политиче­скую потасовку и часть своих геополитических интересов, но получила твердую цену за нефть на международном рынке.

Так что нет худа без добра.

А Саддам Хусейн, друг Владимира Жириновского, в скором времени будет свергнут.

Жириновский в российской политике останется еще надолго. Он — гений, владеющий психологическими методами воздействия на людские массы. Он говорит собеседнику или аудитории только то, что надеются от него услышать. При этом убеждает в своей правоте, конечно, не всех, но многих. Он себе на уме, а у многих политиков и общественных деятелей — на языке.

Выступая в прямом эфире на израильском телевидении 20 января 2003 года, Жириновский сделал заявление, шокировавшее весь Израиль. Он показал себя правее бешеных ортодоксов-каховцев, предложив применить против палестинцев тактическое ядерное оружие.

Да, это великий политический прыгун!..

Палестинские деревни, бывает, находятся на расстоянии считаных метров от еврейских поселений. И вообще — почему Жириновский так уверенно говорит о ядерном оружии Израиля. Перепрыгнул на израильскую сторону, а провоцирует, как палестинский лидер.

А Ирак — уже не пророссийский. Но и западной демократии там в ближайшие сто лет не будет. Народ Ирака еще очень и очень темный; конечно, есть образованные индивидуумы, но их немного.

Нефть по дешевке из Ирака будут качать, конечно, в первую очередь, страны, рискнувшие воевать в этой стране, когда-то бывшей, можно сказать, колыбелью человеческой цивилизации. Жаль, что от былого величия — поэзии, живописи, ваяния и зодчества — остались лишь разграбленные музеи и оскверненные памятники. Простые иракцы не пред-

289

ставляют ценности того, что награбили во время боевых действий из музеев и дворцов.

Ракетные системы «Скад» в эту войну против Израиля уже не применялись, как это было полтора десятка лет назад.

И ведь кто-то из евреев, живя в СССР, конструировал, производил, поставлял в Ирак эти ракеты! В эту войну некоторые израильтяне сидели дома с противогазами наизготовку, не без оснований опасаясь, что на их головы полетят начиненные химией или бактериями ракеты, «сработанные» на предприятиях бывшего СССР.

В утреннем телефонном разговоре со старшим сыном Левой услышал:

— Папа, мы с ребятами-сослуживцами шесть дней сидели в казарме, играли в карты, надоело безделье... Повоевать мне в очередной раз не пришлось. В мае у меня плановый призыв на месяц. Мы должны будем влиться в роты охраны тюрьмы, где, в основном, сидят террористы из ХАМАСа. Вот уж над кем будет посмеяться! За двенадцать лет жизни в Израиле я только пару раз участвовал в «рукопашных схватках», разгоняя демонстрации палестинцев. Когда я нахожусь в армии, то отдыхаю от науки и утверждаюсь в сознании того, что я мужчина-воин.

В России очень много и страстно врут про опасную жизнь в Израиле. Реально Израиль — одна из безопаснейших стран мира, в первую очередь за счет почти полного отсутствия уличной преступности и бытового хулиганства, что в России частенько заканчивается увечьями и даже смертью. Про заказные убийства вообще говорить нечего. До проявления этого человеческого дикарства Израиль не доходил никогда, а твоя любимая Русь-матушка занимает одно из первых мест в мире.

Разговаривая с сыном, я испытывал особый прилив чувств к моему ребенку, ставшему настоящим мужчиной и уже очень многого добившемуся в жизни. Он ученый, име-

290

ет несколько научных открытий, может не служить в Армии Обороны Израиля, однако один месяц в году служит простым сержантом. Лева почти каждый вечер звонит мне и задает традиционный вопрос: «Папа, как жизнь молодая? Что нового?»

В конце сегодняшнего утреннего разговора я сказал ему:

— Сынок, я только что окончил работать над очередной еврейской тетрадью. Хочу одну тетрадочку посвятить тебе — ты же тоже нижегородец, ты там родился и двадцать лет прожил в Нижнем. Можно?

Лева, посмеиваясь, ответил:

— Папа, мне хорошо только от того, что ты уже не надеешься изменить жизнь Нижнего к лучшему и твои эмоции переключились на повествование. Но мне еще более приятно от того, что в университете мои друзья-ученые познакомились с тобой и являются твоими клиентами. Они восхищаются твоей искусной работой: сапожника, антиквара-реставратора, слесаря...

Я скоро заскочу к вам домой, покажу последние фотографии из Гонконга и армейские.

Да, папа, я скоро опять полечу в Америку на собеседование в Сан-Франциско, в университет. Может быть, попаду на постдокторат к лауреату Нобелевской премии.

Кто бы мог подумать — Лева Грузман будет работать в лаборатории ученого с мировым именем! Фантастика!

— Я тут приз получил, две тысячи долларов, за лучшее открытие в Израиле в 2002 году... — продолжает рассказывать Лева.

— Давай, сынок, быстрее к нам приходи, мы с мамой тебя очень ждем! Гнетущие дни вероятной атаки на Израиль, слава Б-гу, прошли, так что хочется побыть вместе, — сказал я напоследок.

 

Вспоминаю...

291

Когда Лева родился и когда он был маленьким, я — его отец — был еще очень-очень юным. О его таланте и карьере, конечно, не думалось...

За год до его рождения ко мне на Свердловку во второй раз после второй полугодовой отсидки пришел Валерка Кальницкий. Вначале присел на диванчик, помолчал. Потом достал из кармана пачку индийского чая и попросил, чтобы я заварил чифир. Я быстро выполнил просьбу ближайшего друга — «сварганил» чай-чифир. В эмалированную кружку высыпал всю пачку чая и залил водой на две трети объема кружки. Здесь есть своя премудрость: поставив чайно-водную смесь на огонь, нельзя пропустить момент начала кипения напитка. Процесс кипения должен длиться не более тридцати секунд. У меня все получилось как надо.

Чуть-чуть чифира я отлил себе в стакан, а горячую кружку с темно-коричневой, тяжелой, густой жидкостью с солоновато-терпким привкусом поставил перед побратимом-Валеркой по кличке Жид. Сказал: «Кайфуй, братан!»

Дуя на поверхность дурманящего напитка, Валерка малюсенькими смакующими глоточками начал потягивать зелье.

Я составил ему компанию.

292

Служа в армии, я частенько попадал в компанию чифирщиков, но у меня, к счастью, не выработалось любви и привычки к чифирному кайфу. К этому ритуалу самоотравления привыкают не только миллионы сидевших в лагерях, но и многие солдаты, и работяги, которых судьба занесла на Крайний Север и в Сибирь.

Потягивая легконаркотическое питье, Кальницкий обратился ко мне: «Лёнчик, ты понимаешь, что после второй ходки* мне сидеть всю жизнь — такова уж моя судьба... Первые полтора года я отмотал, пока ты служил в армии, вторые полгода мне дали за нарушение административного надзора, ты тогда был у меня на суде. Сейчас по этапам и лагерям идут малявы**  за Валерку-Жида, побратима Юрки-Керзака-Джагги, он за меня с самых моих малых лет стоит, так же как и за тебя... Так что зона для меня — что дом родной, которого у меня с детства не было. Бабка и дедка — это не дом. Дом — это если отец и мать. Ну ладно, я вообще-то к тебе попрощаться пришел... На фабрике «Восход» я с корешами***  молотнул****  плащи болоньевые, по-крупному мы сработали, а куда их деть — не знаем, перебрали.

С болью в душе я выдавил из себя:

— Валера, на этом деле вы, конечно, «завалитесь». Сейчас почти стопроцентно раскрываются преступления, кто-то из сыскарей идет по вашему следу, бдит сутками. Вас ищут...

Меня трясло: ведь, получая информацию о преступлении, я становился соучастником...

— А с меня казенной жизни хватит, — продолжал я. — Три года служить в Советской Армии — по физической перегрузке и моральному унижению это ничуть не лучше лагерного заключения, только называют в обществе эту тягомотину священным долгом. Тоже мне долг — быть рабом...

Да, Валера, ты понимаешь, что у меня другие цели и задачи в жизни. Я уже учусь в институте, на вечернем, на втором курсе. Есть подруга у меня, моя однокурсница, мы

293

собрались пожениться. Я думал тебя через пару месяцев в свидетели пригласить. Боюсь, на нашей свадьбе тебе не гулять — наденут на тебя кандалы.

Да, мы с тобой в детстве были как бы ненужными родителям детьми... Вот и куролесили. А вообще-то у тебя почему-то появилось желание показать, какой ты «крутой», сразу после первых семи суток ареста по мелкому хулиганству.

Комиссара милиции Бурмистрова около Первого гастронома ты покрыл трехэтажным и послал...

Ты схватился в потасовке с Изей К., а комиссар тут рядом, к порядку вас хотел призвать. А ты ему: «Комиссар е..., пошел на ...!» Его ординарцы подскочили и вас с Изей на семь суток определили.

294

Помнишь? Ты пришел тогда орлом, гордился: самого комиссара обматерил...

Я на год раньше тебя угодил на пять суток, но я как-то помалкивал про камеру, уже в то время многие ребята побывали за «серым забором». Но ведь опомнились, а ты, Валера, идешь уверенно к «заветной» цели. Всю жизнь сидеть! А дальше?..

— Ленчик, я сам не знаю, почему я такой дурной. Видно, окружение так на меня действовало, но, правда, оно и у тебя пять лет назад было такое же, — вздохнул Валерка.

— Чует мое сердце, что я тебя уже долго не увижу. Эх, Валера-Валера! Жена у тебя славная — Наташка с Почаинки, с такой можно жить, комната у нее своя. Зачем же тебе лезть «к хозяину на нары» — он ведь живоглот. Он от власти, он совсем не ангел. Тот, кто сидит, тоже не ангел. Это система государственного устройства, она требует, чтобы были зэки и «командировки»*. Но человек должен как-то сам себя сдерживать и не превращаться в минеральное удобрение для власть имущих.

Я, по крайней мере, постараюсь никуда не лезть. Тут так устроено, если не сумеешь сопротивляться, тебя кто-то за компанию всегда с собой тащит то подраться, то украсть.

Вот сейчас Витька-Гитлер встал во главе Свердловки. Сколько ребят, что никогда раньше не «втыкали»**, начали «гонять» — мода.

А тихарям из спецуправы — радость, есть работа, можно звездочки сшибать.

Беседуя по душам, мы с Валеркой-Жидом дотянули чифир. Один из моих ближайших друзей детства и юности ушел. У него была своя дорога, своя жизнь.

На душе у меня было тяжело.

В дни моего медового месяца, после свадьбы-женитьбы на Люде Милевской, я узнал, что Кальницкий Валерий Борисович приговорен к девяти годам лишения свободы в колонии строгого режима — это у него была третья судимость, и суд посчитал его преступником-рецидивистом.

295

Отбывая наказание в лагере, который располагался на въезде в районный городишко Лукоянов, мой побратим Валерка-Жид надел кастрюлю-бачок с горячей гречневой кашей на голову какому-то здоровенному «ментующему бугру»*, то есть «раскрутился» еще на три года, которые добавились к девяти...

Досиживать-исправляться Валерий Борисович уехал за Уральские горы, на лесоповал, и проходил он по этапным тюрьмам и в лагере по особой «масти» — как «авторитет». «Короноваться» на «вора» он не мог, времена «иванов-паханов» прошли, почти все они были расстреляны «чистыми руками» сотрудников ЧК, ОГПУ, НКВД...

Областное управление охраны общественного порядка каждый год рапортовало в ЦК КПСС о том, что пережитки капитализма — воры сидят в «крытых» камерах Владимирского централа, где когда-то сидел вождь мирового пролетариата, и доживают-досиживают свое Время...

Так, чтобы три «вора» собрались вместе и «короновали» четвертого — такой возможности в СССР почти не было.

В очередной раз пришел Валерка ко мне только через двенадцать лет...

Годы летели, летели, летели...

Воды Волги-матушки утекали, утекали, утекали...

 

296

В декабре 1981 года я приехал домой из какой-то очередной командировки. Как только я вошел в прихожую, туда вбежал Лева и, весело смеясь, выпалил:

— Папа, а у тебя есть друг — бандит Кальницкий? — глаза сыночка озорно сверкали.

Я поначалу ничего не сообразив, ответил:

— Да-а, где-то есть такой парень. Ты еще не родился, как он уехал из Горького, я уже как-то подзабыл про него. Последний раз слышал о нем в 1975 году, когда делали обмуровку в котельной Лукояновского кирпичного завода. Там о нем много что было сказано. А откуда ты знаешь про него?

Рядом стоящая Ирочка, улыбаясь, перебила брата:

— Папа, Левка тебя разыгрывает. Твой Кальницкий сегодня приходил к нам. Все на Левку смотрел, а мне сказал: «Тебя, Ира, я тоже знаю. Тебе не было еще трех годиков, когда я тебя видел, потом я уехал...» А Левке он сказал: «Если, Лева, тебя кто-то обижает, скажи мне, я здесь, на Свердловке, сейчас самый сильный, не смотри, что я невысокий и худенький...» Папа, и откуда у тебя такой друг? Тебя в нашей школе многие учителя знают с детства, говорят, что ты очень образованный и хороший человек. Зачем тебе такие друзья, которые почти всю жизнь сидели в тюрьме?

Я смотрел на детей и не знал, что им ответить. Как снег на голову, свалилась весть об освобождении Кальницкого и его приезде в Горький.

— Кстати, папа, — ухмыльнулся Лева, — он придет еще раз, в десять вечера, так что готовься к встрече. Мама уже готовит вам вкусный ужин.

Пришлось объяснять ситуацию:

— Человек живет всегда в окружении других людей. Случается, с малых лет он ходит в один детский садик с каким-то ребенком или учится в одном классе в школе, а то живет

297

по соседству и играет вместе. Как вы с Калиниными — Петькой, Павликом, Ирочкой. Годы пройдут, а вы будете всегда близки, будете интересоваться жизнью друг друга. Даже если разъедетесь по разным городам, то все равно, как приедете в Горький, постараетесь встретиться с друзьями, прийти в гости или пригласить к себе. Вот и я так же когда-то вместе рос, дружил с Кальницким.

У Валерки — тяжелая, горькая судьба. Его отец разошелся с матерью, и жить маленькому мальчику пришлось у бабушки с дедушкой, а воспитывала его «улица».

В той семье жили еще его тетка Зинка и дядька Витька-Котовский. У Зинки были разные дружки-мужики, которые воровали, пили и сидели в тюрьмах. Брат Зинкин, Витька, тоже был непутевый, он плохо влиял на племянника...

Самое большое преступление в жизни — это бросать детей. Отец у Валерки — еврей, он всю жизнь прожил в Саратове.

Как-то на один год он брал Валерку в свою новую семью, но ничего хорошего из этого не вышло, и вернулся Валера в Горький обратно, стал дерзким, потянулся к шпане, а было ему тогда всего тринадцать лет.

Если ребенка бросают родители, он часто становится непутевым. Сейчас я уже ничего не могу сделать для Валерки, я его не перевоспитаю, но отказать ему во встрече, не помочь, чем смогу, на первых порах — так тоже нельзя.

Дети притихли и о чем-то своем задумались.

 

Точно в обозначенное время моя квартирка наполнилась шумом-гамом от радостной встречи. Кальницкий внешне почти не изменился, да и по характеру тоже: фантазии опережали действительность. Сейчас я понимаю, что отклонения от нормы в психике свойственны многим людям. Кому-то это очень помогает реализоваться в обществе, выра-

298

зить себя как творческую личность. А кого-то этот симптом выжимает за рамки общества.

Кальницкого он загнал за колючую проволоку на четырнадцать лет из тридцати четырех его жизни.

Даже после освобождения он душой остался в лагере, среди зэков. Он только и говорил, что о жизни, проведенной на нарах.

Лева тихонько сидел около нас, прислушивался к непонятному разговору, смотрел на Кальницкого, как на диковинку и вдруг спросил меня:

— Папа, а почему когда на улице, помнишь, мы шли в цирк и три бандита избивали старичка, ты всех троих отлупил. А этот бандит, дядя Валера, — твой друг, и ты

299

сидишь с ним за столом и пьешь вино? Почему так? Я не понимаю!

Я оторопел, а Валера посмотрел на малолетку Леву и предложил:

— Давай, Лева, я с тобой буду дружить! Ты будешь и в классе, и в школе, и на стадионе «Динамо», и на Свердловке самый что ни на есть уважаемый пацан. А чем ты, Левчик, занимаешься с интересом?

— Чем-чем... С собакой Атькой гуляю, с отцом к Володе Калинину хожу, там они у него сапоги новые шьют, я смотрю и учусь. А с тобой, дядя Валера, я, наверное, дружить не буду, с таким другом, как ты, в тюрьму угодить можно. А насчет того, что меня кто-нибудь обидит, у меня отец есть.

Вот Димка М. пришел в школу с ножом и всех стал пугать, что он может этой штучкой кого угодно порезать. Я папе все рассказал. Он пошел домой к Димке, отнял у него нож и хорошенько дал ему рукояткой ножа по башке.

Все... Димка меня не трогает, и вообще — все знают, что если меня кто-то обидит, то будет иметь дело с моим отцом.

Нет, дядя Валера, мне с тобой дружить не хочется... Я хочу быть врачом, как дядя Сеня, — заключил Лева.

Время поплыло, поплыло...

Кальницкий заскакивал к нам иногда. Привел жену одного из своих «братанов» как заказчицу, чтобы я сшил ей новые красные сапоги.

Особое внимание он уделял Леве, давая играть своим ножом с кнопкой.

Рукоятка ножа была выполнена в форме женской ножки с туфелькой на высоком каблучке. Нажмешь на кнопочку — и из текстолитовой ножки вылетает острый тонкий клинок.

— Тик — и клинок сверкает в руке, ты хозяин положения, — говорит Кальницкий, ловко перебрасывая нож из правой руки в левую. Сверкающая «приблуда» играет в руках приблатненного дяди Валеры. Он и Леве дает поиграть ножом.

300

Тик — нож сам раскрывается. Левочка складывает нож. Тик — нож снова раскрывается. Левочка опять складывает нож... Вскоре, к счастью, такая игра Леве надоедает, и он возвращает нож хозяину, сказав: «Мне такие игрушки не нужны!»

1 апреля 1982 года у Кальницкого день рождения. Он вздыхает:

— Мне, дураку, тридцать пять лет. Что было хорошего в жизни моей? Ничего. Четырнадцать лет лагерной жизни — и все... Самогон, который мы пьем, и тот не мой, тетка поставила.

День рождения справляли в доме его тетки. Гости — Мишка Бекетов, Яшка Бекетов и я. Друзей-карманников нет.

Во время застолья вопрошает меня давнишний друг детства:

— Леня, и все же — что такое судьба? Мы вместе росли, а твоя судьба отличается от моей. Смотри, у тебя пацаненок какой хороший. И Ирочка, ты ее вырастил с двухлетнего возраста. Ты ставишь на ноги двоих детей. Как-то все мило, красиво в твоей семье...

Наташка, жена моя, как только я «залетел», вскоре сошлась с таким же, как я. Сейчас она одна с ребенком. Я бы мог с ней сойтись, но мне как-то ребенок не по душе... А подумаю, что у меня свои дети могут быть — я весь внутренне содрогаюсь.

Я бы очень хотел быть таким человеком, как ты, но мне этого не дано. Что делать?

А Левка твой, мне кажется, будет очень и очень «клевым». Когда к тетке Зинке мужики после «зоны» приходили, я от них не отлипал, все в рот им смотрел. А твой — сразу от меня подальше-подальше...

301

Сивушный самогон тяжело всасывался в кровь, чувствовалось, что желудок противится приему рабоче-крестьян­ского напитка. С трудом превозмогаю неприятные ощущения в желудке и отвечаю «братку»:

— Валера, ты гол, как сокол, ты живешь и отвечаешь только за самого себя. В личном плане это даже хорошо. Ведь в Советском Союзе жизнь «на свободе» такая же рабская, как на «зоне». Человек здесь обложен государственной системой «фискальства». Я уже давно понял, что мы живем, как в фильме «Семнадцать мгновений весны»: сосед доносит на соседа, а тот — на доносчика. Неизвестно за что можно «улететь на зону».

Сейчас вдруг коммунистическая верхушка стала сажать «хозяйственников». Советского человека назначают на должность, ему доверяют народное добро, а у него — «мертвые души», халатность, хищения, злоупотребление служебным положением, взятки. Все, в основном, живут в страхе, как при дядюшке Сталине. Почти у каждого человека на шее — невидимая петля...

На вид я — спокойный и смелый, как двадцать лет назад. Но это неправда. Страх живет в моей крови. В первую очередь я боюсь за свою семью — вдруг она останется без меня.

Я легко и свободно вычисляю сейчас людей, которые выполняют «гражданский долг» — доносят. Кстати, и менты так же доносят друг на друга, берут мзду, пьют на халяву... У каждого предприятия или магазина есть друг-мент. Такой хороший, задушевный, ходит к мужикам, пьет за их счет и говорит: «Мухлюйте-мухлюйте, я в случае чего вас выручу».

Не будет он их выручать, неправда это! Попьет в одном месте, перейдет в другое... Все, что видел и слышал, пьянствуя в «народе», опишет в рапорте и отправит в спецчасть.

Я уже никому не верю. Так, чтобы заработать «копейку на жизнь», калымлю с мужиками: таскаю кирпич, раствор, делаю кладку. Шью сапоги новые, но это риск: весь товар — кожа, мех, приклад — ворованный, покупается с рук.

302

Помнишь, в 1968 году всех «каблучников» посадили и с ними — директора фабрики «Ремонт обуви». Вот что значит социализм — хочешь купить материалы: кожу, приклад, мех, тебе его не продают — говорят, частнику не положено.

Антиквариатом я много лет занимался, но бросил: там все прихвачено «конторой», и на этом «рынке» многие работают на «дядю Никанора» — таковы реалии жизни.

Противно, но жить надо...

Радует, что есть нормальные люди. Приходили ко мне, по отдельности, трое ребят. Каждый из них рассказывал, что когда он был под следствием по своему делу, то опера задавали очень много вопросов, касающихся личности Лени Грузмана.

Так устроено: если еврей — значит «сверхличность». «Государевы опричники» очень хотят взять еврея за жабры, но как-то опасаются. Топчутся у него на хвосте, нюхают вонь, морщатся и опять нюхают...

Ты, Валера, от еврейского взял только кликуху — «Жид». А раз отец-еврей не растил тебя, то обозлен ты был на всех евреев и лупил их почти всех поголовно.

Особенно не любил ты Изона, а вышло по жизни, что он очень крутым оказался: с первой ходки на двенадцать лет залетел — гоп-стоп и штопорнул*  человека... Вот тебе и еврейчик забитый.

Я, Валера, евреем в детстве себя не ощущал, но все сообщество мне говорило не «ты хороший, Леня», а «хороший ты, хоть и еврей, Леня». Сейчас я еврейскую Пасху мацой отмечаю и стараюсь традиций придерживаться.

Отец мой еще в 1974 году в Израиль уехал. Мне бы, дураку, тогда, вместе с ним надо было ехать! Но сам понимаешь, официально заявить про это — значило обозлить «дядюшку Никанора», он ведь работает в черном плаще и бьет в спину... «Стремное» это было дело — выезд из СССР. И проблемы с отцом жены моей были, он коммунист-вояка, не дал бы разрешения на ее выезд.

272-286    287-302    303-319