224-228

Леонид спросил:
----- Что случилось?

—  Муха села на этот кусок. А муха может перене­сти заразу, кроме того, она могла отложить личинку — и такое мясо уже трефное!*

Я все понял, и меня охватил приступ — приступ смеха. Я хохотал и никак не мог остановиться.

Веселые сотрапезники подошли к нашей четверке и недоуменно стали задавать один и тот же вопрос:

—  Что случилось?

Я ничего не мог объяснить.

Леонид, вначале недоумевавший, тоже начал хо­хотать.

Габи стоял, растерянно улыбаясь. А мы «ржали», схватившись за животы. Все же через некоторое вре­мя вначале Леонид, а потом и я успокоились.

Леонид, показав на Габи пальцем и все еще дер­жась за живот, объяснил:

—  В советских колониях когда муха попадала в тарелку с баландой, то ее просто выбрасывали на пол, а вонючую похлебку зэки проглатывали только так! Если бы они вдруг сейчас увидели, как человек бро­сил в мусор кусок прожаренной деликатесной индю­шатины только из-за того, что на нем посидела муха, я не представляю, какой была бы их реакция!

Габи смущенно попытался нам объяснить свою позицию. Мол, он не знает правил поведения в Рос­сии, он не знает, кто такие зэки, но точно знает, что мясо, на котором сидела муха, есть нельзя... Он сей­час, правда, нарушает законы субботы, но кашрут-то он соблюдает. Муха, посидевшая даже несколько се­кунд на мясе, делает его трефным. Да и брезгует он: неизвестно, где она еще сидела.

226

В нашей компании много музыкантов, сам Вевл в юности окончил консерваторию, и его можно увидеть подрабатывающим на улицах Иерусалима то с саксо­фоном, то с кларнетом, то с флейтой, то с трамбо-ном.   Но сегодня у него день рождения.

Своего музыкального сопровождения песенок у нашего столика нет. А от соседнего слышится в со­провождении гитары:

Голубой вагон бежит, качается, Скорый поезд набирает ход... Ах, зачем же этот день кончается, Вот бы он тянулся целый год!

Наша компания подпевает соседней. Все переме­шались, разговаривают, знакомятся, размахивают руками.   Звучит тост:

—  За знакомство!

После чего начинается традиционное выяснение:

—   А ты из какого города приехал в Израиль?

—   Из Чебоксар.

—  Что-то такого города я даже и не знаю, не слы­шал. А я — из Керчи, из Крыма. Сейчас это Украина.

—  Ребята, за Израиль!

Гитарист перебирает струны. С мангалов снима­ются жареные шашлыки, их место занимают новые шампуры с еще сырым мясом.

Мы с Леонидом потихоньку отходим чуть в сторо­ну от объединенной компании. Мне интересно, как сей­час в Чувашии живут евреи, как там сам город.

Леонид рассказывает:

—  Почти все евреи, полуевреи и даже так называ­емые «четвертинки» уехали. В Чебоксарах осталось мало, единицы, в основном — полукровки. Но все же «Еврейское общество», организованное Максом Шер­цем, живо. Какие-то мероприятия на еврейские праз­дники проводятся. Сам Макс умер, уже более двух лет прошло. Было ему больше восьмидесяти. Он даже в Израиле месяц пожил, но оставаться здесь не захо­тел, так и умер в Чебоксарах. Я сделал дополнение:

—   Макс Шерц имел настоящее еврейское имя — Менахем, он родился и рос в Днепропетровске, в ор­тодоксальной еврейской семье. Новое время социали­стического строительства дало ему так называемую путевку в жизнь — он окончил Днепропетровский ин­ститут инженеров транспорта, но еврейское детство и юношество не было вытравлено из его сознания совет­ской системой оболванивания. Родной его язык — идиш, а иврит он учил в еврейском хедере.

После войны он работал только на руководящих должностях в специальных строительных организа­циях, возводивших мосты, путепроводы, эстакады, виадуки, подземные переходы. А в Чебоксары он при­ехал по направлению ЦК партии на строительство Новочебоксарской ГЭС.

—   Если ты, Леонид, знаешь, о чем я говорю, — продолжаю,— то при возведении ГЭС вначале строит­ся мост через реку, русло которой будет изменено и мощь водяного потока будет направлена на вращение полостей турбин. Так что первый этап строительства ГЭС — новый мост — был проведен под руководством Шерца.

Чебоксары — это его последнее местожительство как строителя. До чувашской столицы он жил в десяти городах, городках и поселках Союза. Он — Менахем Шерц — был одним из образованнейших, опытнейших и почетнейших мостостроителей в Госстрое СССР.

Леонид недоуменно на меня посмотрел и задал воп­рос:

—   А откуда ты, Липа, так много про него знаешь?

—   Я беседовал с Шерцем несколько раз, а тогда, когда вы приезжали в синагогу, я вызывал его к Торе, поэтому он мне назвал свое имя — Менахем сын Мен­деля. Во времена уже перестроечные он все, что впи­тал в себя в еврейском детстве, отдал окружению, ев­рейскому и нееврейскому. Когда еврей, очень заслуженный человек, не отказывается от своего про­исхождения, от своих родителей, то это поднимает еврейство в глазах народов, а чуваши — так называе­мое российское нацменьшинство — такие вещи тоже ценят. Так что чуваши, марийцы, мордва, татары, русские, живущие в республике Чувашии, очень по­чтительно относились к нему и к евреям, а также к «половинкам», «четвертинкам» и прочим причисля­ющим себя к еврейству людям.

А еще, когда Шерц был с вами в Нижегородской синагоге, он подарил мне свою книгу «Виадук» с ав­тографом. Так что после шашлыков, если ты пове­зешь меня домой, я тебе покажу и книжку, и фотогра­фии Шерца.

О городе Чебоксары. Когда-то, при правлении им­ператора Николая II, это был уездный городишко Ка­занской губернии, а национальное население, чуваши, были забитыми, униженными, безграмотными и тем­ными людьми, считавшимися рабочим скотом при дворе его императорского величества, как и многие другие национальные меньшинства той империи.

Сам Леонид поселился в Чебоксарах после выхода в отставку, прослужив двадцать календарных лет в системе МВД.

Я впервые попал в Чебоксары 5 марта 1975 года, то есть чуть более тридцати лет назад. Самым неожи­данным в те дни было то, что температура воздуха вдруг резко поднялась до 20 градусов, а я был в теп­лом пальто. По всему городу потекли ручьи от талого снега, а по моему телу потекли ручьи пота.

Так, обливаясь потом, я в сопровождении Коваль­ского, инженера отдела капитального строительства завода имени Чапаева, пришел в котельную этого пред­приятия.

Завод был очень и очень режимным. Вооружен­ные наганами стрелки охраны стояли на проходных, а в самом заводе были еще проходные в отдельные цеха с засекреченным производством.

Это запоминающиеся особенности той моей пер­вой командировки в Чебоксары. И еще один штрих о режимной системе того времени.

На скамейке сквера-площадки недалеко от проход­ной завода лежал труп немолодого мужика, с темно-бордовым искаженным лицом. В толпе зевак уже при­знали скоропостижно умершего. И кто-то его громко ругал:

— Чуваш трахомный, с самого утра какой-то га­дости напился! Как только ему удавалось этот дена­турат из завода выносить? Кругом же охрана! Вид­но, из-за того, что вдруг жарко стало, у него в организме случилось неусвоение этой гадости. А так он и его друзья все время пили этот денатурат да еще политуру. Да х. знает, как называется то, чем он отравился!

Труп лежал, толпа гомонила, а врачи и милицио­неры к месту происшествия что-то не спешили. и я прошел в проходную завода.

Вскоре Чебоксары получили всесоюзную извест­ность. В «Литературной газете» была опубликована статья Аркадия Вайсберга «Баня». В статье рассказы­валось об образе жизни коммунистов-руководителей, приехавших строить светлое будущее для народа, ко­

торый до первой сталинской пятилетки не имел своего алфавита, то есть жил в культуре фольклора — сказок про домового, лешего, водяного, бабу-ягу, обитал в ди­карстве, невежестве и прочей дикости.

Советская цивилизация приехала в Чувашию вслед за Лениным и очень скоро увенчалась «Баней».

Сегодня этих «бань» на проспекте Ленина в Че­боксарах не перечесть, только вывески другие: «Мас­сажный салон», «Сауна от Натали», «Салон грации от Катрин»... Новая Россия торжествует.

И, слава Творцу, политуру уже тоже, наверное, не пьют и ею не травятся. И даже в клубе имени Петра Хузангая (Хузангай — советский народный поэт Чува­шии) по воскресеньям собирается «Еврейское общество».

Члены «Еврейского общества», с которыми я встречался 13 апреля 1997 года, почти все из России уехали.

Еврей моего возраста, Валерий Борисович Ворот­ников, живет в Чебоксарах, а его дети — в Израиле. В 1985 году я работал с Воротниковым в поселке Гремя-чево на строительстве карьера. Он, будучи заместите­лем директора по строительству комбината нерудных строительных материалов, имел большую служебную квартиру, в которой вместе с ним жила его мама, Сара Абрамовна. Многие жители поселка приходили к его приусадебному участку, на котором работала мама, чтобы, как на слона в зоопарке, поглядеть на живую старую еврейку.

Феликс Абрамович Гринберг — директор комби­ната, приехавший и до сих пор живущий где-то в Ку-лебаках, таких эмоций у деревенских жителей не вы­зывал. Его воспринимали как барина, который прислан из Москвы — и поэтому барин он и есть барин. Совет­ской власти тогда было уже почти семьдесят лет.

Мы побеседовали с Леонидом о Чебоксарах, вспо­миная этот примечательный для меня город.

216-223    224-228    229-239