433-446

нижегородского еврейства, желая выставить себя героем последних лет.

Вот как жизнь переплетается — внучка вице-гу­бернатора и музей синагоги, уже не существующий.

 

Вернемся к запечатлённым на фотографии Ми-лорадским, которые состояли на службе у государя императора и были во главе управления Нижего­родской губернией. Были они дружны с Бирюковым. Один из братьев был помощником правителя кан­целярии губернатора (сейчас эта должность назы­вается заместитель директора департамента управ­ления делами губернатора). Старший из братьев, коллежский асессор Николай Никанорович Милорад-ский был почётным гражданином Нижнего Новго­рода. После кончины 21 января 1912 года был по­гребён на Петропавловском кладбище Нижнего Новгорода. Это место сейчас носит название «Парк имени Кулибина».

Когда я был мальчишкой, за танцевальной пло­щадкой парка валялась огромная куча черных над­гробных памятников полированного гранита. Очень много надгробий было в той куче, символизирующей победу пролетариата в купеческом ярмарочном горо­де Нижнем Новгороде. Может быть, там валялся и памятник Николаю Милорадскому.

Константин Никанорович Милорадский служил мировым судьей при Съезде мировых судей Нижего­родской губернии до 1916 года. Он также являлся по­четным гражданином Нижнего Новгорода.

Александр Никанорович Милорадский был свя­щеннослужителем, нес послушание и много сил отда­вал устройству и открытию новых сельских школ.

Очень много «Ванек Жуковых» было в то время в России. Очень хотели многие люди учиться грамоте.

434

Я помню безграмотных, не умеющих расписаться соседей-старичков, живущих в нашей округе. Они-то и мечтали учиться.
Тяжкий период жизни своего государства пережи¬ли предки Володи Успенского. Три брата и две сестры Милорадские будут, так сказать, корнями его внучки Елизаветы, рождение которой побудило бабушку об¬ратиться в архив.
Живут сегодня многие потомственные нижегород¬цы и приумножают наследие своих предков, не оби¬жаясь на судьбу. В лихие времена революционного скачка от лаптей к космическому кораблю — многие из их предков пали жертвами политических репрес¬сий. Иногда непонятно, почему.
А Нина Васильевна Успенская прислала мне еще справочку о Федоре Ефимовиче Ломакине, которого в возрасте 75 лет в 1930 году держали под арестом це¬лый месяц. Когда-то он окончил уездное Сергачское училище. Был он родным братом Панкратия Лома¬кина, отца нашей классной руководительницы, мно¬гократно мною упоминавшейся с любовью. Что ж, пусть в моих тетрадях будет пара строк еще об одном нижегородце. Места под это не жалко.
Просмотрел я, прочитал листы, присланные Ни¬ной Васильевной, на своем русско-сапожном языке переписал прочитанное и попросил у Нины еще фото¬графии ее семейства. Пусть через годы прочитает ее внучка Лиза о себе, маме, папе, бабушке и дедушке, прочих предках до седьмого колена.
Мне приятно: я исполнил клятву помогать своим одноклассникам — выпускникам 4-й школы 1965 года.
В тот год заканчивал я школу, тоже четвертую, но вечерне-сменную, для таких, как я, юношей и де¬вушек, которые работали и учились. Но был я неотде¬лим от тех мальчишек и девчонок, с которыми про¬учился два старших класса. И на вечере выпускном, на котором уже не было Вовки Яйцева (его призвали в армию до выпускного), я погулял.
Последний год обучения пребывал я в другой шко¬ле, а душа моя была с ними, дорогими близкими дру¬зьями, с которыми учился я в старших классах.
435

Точно как сейчас — я в Иерусалиме, а знаю, что Нина Васильевна Успенская копошится в архиве, стряхивая многолетнюю пыль с дорогих ее сердцу документов.
Ну вот! Опять нелитературное слово — «копошит¬ся» — употребил! Что мои знакомые иерусалимские поэты, писатели, редакторы, критики подумают?! Впрочем, это неважно. Я клятву исполнил и попутно кое-что порассказал, вспоминая то, что текло по фар¬ватеру моей памяти.
Говорили мудрецы: «Еврей, живущий не в своем государстве, есть сын Отечества и поэтому всячески должен укреплять государство, в котором живет. Если не будет государственной власти, то люди, как кроль¬чиха крольчат, могут поесть друг друга».
Вот ведь как может быть!
Как хорошо, что, празднуя сорокалетие оконча¬ния школы, никто из нас не думал о разнообразии нашего национального происхождения! А сейчас даже и верующими кое-кто из нас стал, теперь мы принад¬лежим к разным религиям.
Даже как-то смешно представить, что вдруг кто-то кого-то не поцелует из-за того, что друг сердеш¬ный , одноклассник — еврей.
Ох уж и обцеловали меня наши девчонки-бабуш¬ки! Ох уж и рады все были, что я из Иерусалима на
праздник прикатил! Каждые пять лет у нас такие праздники проводятся. Я не на всех, каюсь, бывал. Бывает, что опаздываю, только к столу-пьянке при¬хожу. Поэтому и нет меня на некоторых фотогра¬фиях.
А в этот раз почему-то все наоборот получилось: пришел вовремя, а ушел раньше — в Москву нужно было ехать по делам книгоиздательства.
В памяти, в сердце — на всю оставшуюся жизнь сохраняются такие встречи-праздники.
Долгие-долгие годы идем мы по жизни. Как хоро¬шо получилось, что фото предков мужа Нины Скрип-ник — Володи Успенского — попало на мой письмен¬ный стол в Иерусалиме.
Обязан я тем людям, которые служили при ниже¬городском губернаторе во славу Отечества, потому что в том городе я родился, рос, учился и душой сроднил¬ся со многими людьми.
Как радостно, весело было 1 мая 1964 года — все мы, тогдашние ученики десятых классов четвертой школы, пошли вместе на первомайскую демонстра¬цию.
Тогда была весна. Было приподнятое, радостное настроение.Была весна и наших жизней. КПСС «рисо¬вала» нам счастливую, красивую будущую жизнь — это была правда. Жизнь у многих из нас сложилась красивая — почти все мы окончили институты, сре¬ди нас есть даже доктора наук. Получились из нас красивые, благородные бабушки и дедушки, внуки и правнуки которых с интересом найдут кого-то из сво¬их близких на чудом сохранившихся у меня фото¬графиях.
А страна, поменяв флаг и герб, тоже живет.
И еще разок об израильском поэте, который ска¬зал: «Липа, ты человек, бесспорно, талантливый, но на хера столько никому не известных фамилий и ни¬кому не знакомых лиц в твоих книжках?» И, конеч¬но, услышал поэт от сапожника Лени Грузмана: «Твои стихи, конечно, тем людям,

о которых я вспомнил в своих тетрадях, ни на х. не нужны. А я отдаю дань уважения моей жизни, которая была бы очень скуд­ной и невзрачной без этого множества неизвестных тебе людей».

А в Израиле — осень, даже один раз уже прошел дождь. Скоро начнется сезон дождей, наша израильс­кая зима. Но это будут теплые нижегородские авгус­товские дни.

441

На протяжении всего времени повествования хо­тел поделиться мыслями о Сергее Витальевиче Руба-не — и все как-то не получалось.

Завтра с утра пораньше начну писать о нём. А сей­час пойду бродить по вечернему Иерусалиму, забреду на смотровую площадку района «Малха» и.

Ночной прозрачный небосвод будет надо мною и чистый горный воздух, гуляющий в Иудейских горах, войдет моим вздохом в мое одинокое горящее «я».

17 ноября 2005 года. Иерусалим. 5.45 утра. Я — за своим рабочим столом. Продолжаю пове­ствование.

В 1960 году в это время, то есть в ноябре, в Горь­ком вовсю разгулялась противная холодная дождли­вая осень, которая вдруг «загнала» нас на вечернее время в «Детский клуб» при шестом домоуправле­нии.

Косенький старичок по прозванию Кириллыч с собачкой-дворняжкой на веревочном поводке был руководителем в клубе от домоуправления. Какие-то благородные женщины входили в состав родительс­кого комитета, и каждый день две из них помогали Кириллычу в его работе.

Партия решила, что воспитание детей в часы пос­ле школьных занятий должно находиться в руках до­моуправлений.

Под «Детский клуб» было выделено помещение в доме № 35 по улице Свердлова, где сейчас находится офис Сергея Витальевича Рубана. Когда я попадаю в его кабинет с атрибутами предметов старины, то в моей памяти сразу всплывают эпизоды той жизни, при которой на этом месте несколько десятков уже почти взрослых пацанов и девчонок просматривали пленки фильмоскопа.

Запоздалое детство в сказке о Мальчише-Кибаль-чише вырисовалось на белой стене клуба и держало нас около себя.

Годы пролетели.

И как-то незаметно на первом этаже этого дома вдруг «высветилась» реклама советской общепитовс­кой столовой под названием «Свердлова, 35».

Еще через несколько лет ресторан «Виталич» при­нимал гостей уже в переоборудованном, реконструи­рованном помещении.

442

И почти сразу начались мои дружеские взаимоот­ношения с хозяином ресторана, совсем еще молодым человеком — Сергеем Витальевичем.

Как сосед соседа он неоднократно выручал меня: варил в своей кухне для синагоги картошку, свеклу, морковь, из которых мои помощники делали винег­рет для синагогальных застолий.

Кухня в синагоге была оборудована лишь в 1993 году, а более оживленное посещение «Дома еврейских собраний» началось после декабря 1992 года, уже пос­ле того, как второй раз на площади Минина прошли мероприятия, связанные с праздником Ханука. До этого, почти два года, евреи от синагоги держались подальше: а вдруг вернется «золотое сталинское вре­мечко». Для кого-то оно не было плохим, тем более, если человек реализовал свой научный потенциал на поприще ядерной физики или медицины. «Дело вра­чей» кого-то коснулось, а кто-то жил более-менее по-прежнему, считая себя верноподданным гражданином, никак не могущим попасть под жернова любимого и дорогого верного ленинца-сталинца Лаврентия Берии. Да и к Берии отношение было неоднозначным — мно­гие полагали, что если бы не он, не было бы ядерного оружия у СССР.

Так что в начале становления Нижегородской си­нагоги почти все евреи города были какой-то шара­хающейся субэтнической массой, не знающей, что делать. Синагога — это какой-то раздражительно-пу­гающий звук, действующий на слуховые перепонки и заставляющий все человеческое нутро в страхе пере­напрягаться.

Сергей Витальевич был верным соседом-другом и помощником. После коренного поворота в моей жиз­ни, то есть выезда в Израиль, я иногда заскакивал в ресторан «Виталич», чтобы просто повидаться с ус­пешным в делах
443

предпринимателем, с которым нас связывают добрые отношения.

В дни, когда у меня были готовы тиражи первых моих тетрадей, Сергей Витальевич, принимая от меня подарок, спросил, держа в руке стопочку тетрадей с номерами от единицы до пяти:

—  Липа, эти брошюрки (как их правильно на­звать — книжечки, журнальчики?), наверное, имеют какую-то цену? Ты уж меня не обижай — я хочу тебе заплатить за твой труд, хоть я и не знаю пока, о чем идет речь в твоих тетрадях. Спасибо за дарственную надпись!

Мне просить деньги было непривычно. Я сконфу­женно выдавил из себя:

—  Сергей! Ну, если можешь, дай тысячу рублей. Ко­нечно, издание книг влетает мне в копеечку, но пока это нужно только мне, так что на гонорары я не претендую.

Сергей Витальевич улыбнулся и сказал:

—  Липа, я далеко не бедный человек. Преуспеваю­щий предприниматель, как ты знаешь. Наверное, и потому я преуспеваю, что ты был моим соседом, и я кое-чему учился у тебя. Ты же старше меня и очень корректен во взаимоотношениях с людьми.

И тут же с радостной улыбкой он вручил мне пять тысяч рублей со словами:

—  Это, Липа, от меня на начало твоего нового дела. Думаю, что оно будет интересным для города Нижнего Новгорода, хотя пока я еще книжек твоих не читал — вот выкрою время, полистаю.

Выходя из помещения, в котором я когда-то про­щался с детством, просматривая диафильмы и бесясь, бегая по залу и сцене, я вдруг ощутил себя тем же подростком — уже не мальчиком, еще не юношей, которому предстоит пройти свою дорогу в жизни и в творчестве повествователя.

444
Добрая поддержка Сергея Витальевича Рубана и его компаньона Романа Михайловича Хусяинова сыг¬рали большую роль в моей дальнейшей работе.
Очень по-доброму, с теплыми эмоциями делился со мной Роман Михайлович впечатлениями от прочи¬танных моих книг.
Перед самым отъездом из Нижнего в последний мой визит в город встретил я Сергея Витальевича на Свердловке. Обнялись, постояли на бордюрчике тро¬туара и разбежались. Один раз я так же встретил его вместе с сыном, почти на том же месте.
Думаю, что в моей книге найдется местечко для публикации этой фотографии.
445

Каждый воспринимает мои рассказы по-своему. Какой-нибудь высокообразованный сноб-литератор скажет:

—  Зачем это все? И без Ваших книг писанины хва­тает. И у нас есть для этого профессиональные проза­ики!

А раввин глянет через очки и скажет:

—  Ты еврей, поэтому брось свою писанину, отни­мающую столько времени, и иди к Стене плача, воз­носи молитвы Всевышнему. Твое место — там, а не за письменным столом.

Но мое сердце говорит мне, перекликаясь со мно­гими нижегородцами:

—  Я должен повествовать, пока пишется. Придет время, изменятся обстоятельства, наступит момент, когда Липа Грузман почувствует, что пора поставить последнюю точку в его письменах. А пока — я буду продолжать свой труд.

 

Еще есть место, и поэтому хочу опубликовать фото, где я вместе с Алексеем Алексеевичем Илла­рионовым — начальником базы «Энерготехмонта-жа». Где-то в первом томе есть упоминание о нашей дружбе.

Я случайно повстречался в Канавино, около Цент­рального универмага с дорогим моему сердцу челове­ком.

Моих книг из первых тиражей ему не досталось. Обидел я товарища, получается.

 

28 ноября 2005 года. Собираюсь завтра нести ру­копись последней, то есть пятьдесят четвертой тетра­ди (в сплошном моем подсчете) в издательство.

В своем рабочем ежедневнике вижу отметку, что у одной моей старинной знакомой из Нижнего Новгоро­да — день рождения. Набираю номер — и поздрав­ляю молодую маму маленького нижегородца Ивана, который родился восемь месяцев назад.

446

Чувствую, что там, за четыре тысячи верст — в Нижнем, в доме на улице Белинского человеку стало теплей и радостней, и, конечно, не ей одной. Ибо ска­жет она своим родным и близким:

— Меня с днем рождения Липа Грузман из Иеру­салима поздравил!

 

Третий том «Еврейских тетрадей» был написан: в Большом Болдине, в Нижнем Новгороде, в Иерусали­ме — с пятого июня по 28 ноября 2005 года.

Я опять собираюсь в Нижний, Москву, и ещё очень хочется попасть на Крайний Север или в Забайкалье.

Вздыхаю, а еще нужно в Сан-Франциско и в Нью-Йорк...

Как быстро все улетает в историю! Уже идет со­всем другая жизнь и в России, и в Израиле.

После перерыва на издание нового тома опять возьмусь за перо. Чувствую, что еще многое не рас­сказано о жизни моего поколения. О нас будут судить по тем книгам, которые мы оставим, и я тоже внесу свой крохотный вклад в эту мозаику.

Думаю, что буду повествовать, уже не придержи­ваясь строгого регламента, ограничивающего объем одной главы-тетради размерами школьной тетрадки. Так что «Еврейские тетради», не успев родиться, убе­гают в прошлое. Будет что-то новое, если будет.

 

Жаль, что цикл моих повествований «Еврейские тетради» подошел к концу. Но, я думаю, мы еще встре­тимся, верный мой друг-читатель!

Иерусалим. 28 ноября 2005 года.

421-432    433-446