412-420

От последних слов меня покоробило. Я крикнул вдогонку:

—  Ублюдки, за все за это я вас поставлю раком! Еще через несколько секунд во дворе появились

трое курсантов школы милиции.

Церковь Вознесения, реконструируемая сейчас, в то время была приспособлена под Госпартархив, там всегда находился наряд курсантов, охраняющий спе­циальное здание. Получилось так, что трое курсан­тов, направлявшихся к месту несения службы, увиде­ли мое разбитое лицо и, руководствуясь чувством долга, вмешались в происходящее.

—  Что здесь происходит? Вас кто-то избил? — спросил меня один из курсантов.

Коля-Мороз стоял, как вкопанный, бледный, весь трясясь от страха.

Я показал пальцем на «интеллигента» и сказал:

—  Прошу задержать этого человека, а уже в рай­отделе я напишу заявление о том, что произошло.

Коля завопил:

—  Я просто случайный прохожий, я его не бил, он меня оговаривает! У меня в УВД есть друг Xxx, есть друг Yyy и вообще у меня много друзей в милиции...

Два курсанта взяли «интеллигента» под руки и повели впереди меня в караульное помещение Госпар-тархива. Я шел следом в сопровождении третьего кур­санта, который почему-то нес мою студенческую пап­ку. Он, видно, хотел мне хоть так помочь.

Вскоре к зданию бывшей церкви подъехал «воро­нок», и уже в сопровождении двух милицейских сер­жантов мы поехали в райотдел, который обосновался на новом месте — на Нижневолжской набережной, 20, где находится и по сей день. Особняк, в котором когда-то была Нижегородская губернская ЧК, пере­шел в пользование Горьковского управления КГБ.

413

В новом райотделе все сотрудники милиции были прежними, кроме начальника Альберта Перова, ко­торый и отправил материалы дела к дознавателю — старшему лейтенанту Глуховой.

С явными следами побоев на лице в четыре часа пополудни я пришел к котловану около фабрики «Красный Октябрь». Голубой факел горящего газа уже вырывался из продувочной свечи.

Конечно, от Завьялова я услышал вопросы:

—  Где ты был? Что это с тобой случилось?

Вскоре к котловану подъехала «Волга», из кото­рой вышел Владимир Павлович Буянов. Пришлось и его ввести в курс того, что произошло во дворе дома № 46 на его родной улице. (Буянов родился и провел свою юность на Краснофлотской, только в верхней ее части.)

Он как-то недоуменно произнес:

—    Да-а. Если слесаря начинают бить мастеров, то что? Мастера и начальники служб скоро начнут бить меня, главного инженера? Ну и времена! Леня, я этого так не оставлю. Сегодня вечером напишу пись­мо в милицию и буду требовать, чтобы хорошенько разобрались в этой истории. Нашлись, понимаешь, новые руководители мастерами! Кто они такие?

—    Подонки! — коротко ответил я.

В скором времени на другом конце набережной также запылал яркий голубой факел. Газопровод на­чал работать.

От райисполкома пуск газа на так называемый «Нижний посад» курировал заместитель председате­ля Николай Попов. Он-то и дал указание предприяти­ям, участвовавшим в строительстве газопровода, вы­делить по сто рублей на пусконаладочные работы.

С опухшей левой щекой я быстро обежал пятерых руководителей предприятий, написав счета на получе-

414

ние оплаты. Тогда в Советском Союзе руководители пред­приятий могли выделять небольшие суммы денег по так называемому «счету на непредвиденные работы».

К моменту закапывания котлованов я передал в руки Завьялова деньги, полученные от предприятий.

Уставшая, измученная работой на улице в поздне-осеннее время компания мужиков, сдвинув три столи­ка вместе, уселась в шашлычной, которая находилась в подвале дома напротив Строгановской церкви.

От объединенной дирекции заказчиков на «банке­те» присутствовал главный механик производствен­ного швейного объединения «Восход» Рафаил Ильич Луцкий.

Когда мне приходилось с в разговоре с кем-то вспо­минать еврейскую добропорядочность по отношению к окружающим людям, то в моей памяти всегда всплы­вал образ этого незаметного простого инженера, кото­рый работал с утра до ночи на благо людей. Я никог­да не слышал от него грубых слов, разговора на повышенных тонах. Он был очень вежлив, доброду­шен и уравновешен.

Водка, выпитая мною в шашлычной, «не пусти­ла» меня в институт. Свою студенческую папку я так зря и проносил целый день.

А наутро я предстал перед врачом-судмедэкспер­том. Бюро судебно-медицинской экспертизы находи­лось в доме № 1 по Нижневолжской набережной, не­далеко от того дома, где вечером прошедшего дня горел зажженный нами голубой огонь факела.

Эксперт тут же написал мне справку и спросил:

—  У тебя сейчас от ударов голова кружится? Я, улыбнувшись, ответил:

—   После того, как тебя «отпотчуют» ни за что сразу несколько человек, конечно, она несколько дней будет кружиться.

415

—  Да у тебя сотрясение мозга! Нужно срочно ло­житься в больницу. Не шути со своим здоровьем. Се­годня же иди к своему участковому врачу и бери боль­ничный лист. А лучше — вызывай «Скорую». Хочешь, я сейчас ее вызову?

Слова врача-эксперта заставили меня изменить намеченный распорядок дня.

Врач в поликлинике тут же дала мне больничный лист на две недели, сказав:

—  Когда у человека сотрясение мозга, ему поло­жено две недели лежать. Можно и дома, но лучше, конечно, в больнице, под наблюдением врачей. Мы ведь не знаем, какие последствия могут быть после таких ударов.

С больничным листом в кармане я пришел на уча­сток. Сказал Лене Морозовой, что меня врачи отстра­нили от работы с требованием, чтобы я соблюдал по­стельный режим.

В углу комнаты обходчиков стоял красивый велоси­педик-лошадка, который купили в складчину обходчицы и Лена — в подарок моему недавно родившемуся сыну. Я никак не мог отвезти домой эту хорошую игрушку.

Потянулись две длинные нерабочие недели. Я их использовал для наверстывания пропущенных учеб­ных дней в институте.

А после выхода на работу я имел «удовольствие» общаться с дознавателем Глуховой. Она вела дозна­ние, как я сейчас понимаю, «омарафечивая» дело. Ею не были установлены личности Немца и Жука, а Коля-Мороз давал показания, что лично он меня не бил. Свидетели тоже не были установлены.

Мой больничный лист не оплачивался, так как председатель месткома треста «Горгаз» Михаил Рыб­кин сказал: «Этот больничный лист мы будем опла­чивать только после того, как сможем предъявить иск

416
людям, нанесшим телесные повреждения мастеру Груз-ману в рабочее время».
Он-то, Михаил Рыбкин, и составил-написал очень жесткое письмо на имя начальника РОВД полковни¬ка Перова, который вскоре и вызвал меня к себе.
Орденские колодки, подогнанный мундир, свеже-отглаженная белая рубашка, добродушная улыбка — все в этом человеке говорило о его порядочности, де¬ловитости, собранности.
Держа в руке письмо от треста «Горгаз», подпи¬санное главным инженером Буяновым, председателем месткома Рыбкиным и секретарем парткома Мариан¬ной Осиповной Сухомуть, полковник, вглядываясь в меня, начал говорить:
— Может, помиришься с Морозом? Зачем тебе его отправлять к черту на кулички? Ну, дурак он! Дура¬ков много. Тебе их еще по жизни знаешь сколько при¬дется повстречать? Да и «большие» люди за него про¬сят, чтобы не сажали. Давай я предложу дознавате¬лю, чтобы она повела дело так: если Мороз оплатит твой больничный лист, то и твой трест успокоится. Если не оплатит — то я твое дело передам в следствен¬ное отделение. Его возглавляет твой «земляк» — ев¬рей, Михаил Матвеевич Кирнус, он быстро все поста¬вит на свое место.
Через две недели — во время следствия — от Яши Глазера я узнал, что когда Глухова предложила Мо¬розу внести деньги в кассу нашего месткома, тот ска¬зал, что он меня не бил, и назвал имена и фамилии двух нанятых бакланов. Те же, «воры», дали показа¬ния, что меня бил Мороз, что он это избиение и орга¬низовал, то есть сдали Колю, как говорится, с потро¬хами.
Через какое-то время я в кабинете следователя Якова Глазера имел очную ставку сначала с Моро¬зом, а потом с Жуком и Немцем. Советская государ¬ственная машина работала.

Дорогой читатель! Опять вся тетрадочка исписана моими корявыми письменами. Что поделаешь, почерк у меня не слишком разборчивый. Пора идти к Елене Косоновской, которая терпеливо и аккуратно обрабо¬тает рукописный материал — введет его в компью¬тер. Как хорошо, что у меня с ней налажено сотруд¬ничество!
Скоро уже появится очередной том моих повество¬ваний. Очень жаль, что треста «Горькийгоргаз» уже нет! Уезжая в Израиль, я зашел в еще работающее учреждение (это было в начале октября 1998 года). Александр Батушкин, Николай Соколов, Виктор Вят-кин, бросив все производственные дела, провожали
 
меня в неизвестность, которая через семь лет опреде¬лилась книгами моих повествований.
Наверное, в других моих тетрадях еще найдутся странички для отдания чести-памяти тресту «Горь-кийгоргаз», где я проработал немало лет.
417

ТЕТРАДЬ ВОСЕМНАДЦАТАЯ

16 ноября 2005 года
Иерусалим. Раннее утро — 4 часа 45 минут.
Я работал за своим письменным столом. Всепрони-зывающую тишину еще спящего города взрывает вой полицейской сирены на шоссе Хаим Колиц, через счи¬танные секунды захлопали выстрелы. Один... два... Три, четыре, пять... Я непроизвольно произвожу подсчет.
Сирена выла еще минут пять. Я оторвался от сто¬ла с лежащей на нем тетрадью и подошел к окну.
В утренних сумерках было видно, что недалеко от перекрестка с улицей Хахам Аврам между двумя по¬лицейскими «Фордами» зажата какая-то машинешка типа «кадет», а между автомобилями мелькают чело¬веческие силуэты.
Какая-то сила (подозреваю, что обычное людское любопытство...) заставляет меня совершить утреннюю пробежку ранее
418
пробежку ранее привычного времени и поглазеть, что же произошло на шоссе, пролегающем вблизи моего дома.

Я пробежал трусцой менее ста метров по наклон­ной аппарели на тротуар, параллельный шоссе, и уви­дел, что уже четыре полицейских машины окружают один автомобиль.

На капоте одного из «Фордов» полиции, уткнув­шись лицом в металл корпуса машины, с руками за спиной, скованными наручниками, лежал маленький тощий араб.
420

Стоящий рядом полицейский придерживал араба за шкирку, не давая ему разогнуться — это была обыч­ная сцена действий израильской полиции.

Я указал пальцем на человечка в наручниках и спросил у полицейского:

—   Зе мехабель[1]?

—   Ло, ганав! У ганав эт а-ото[2]! Ук-раль маш-шина!

Добродушная улыбка озарила полусонное лицо полицейского, который ответил мне на иврито-русском языке. Мне тоже стало смешно. Угонщик не доехал какого-то километра до арабской деревни, где он мог надежно спрятаться сам и спрятать краденый авто­мобиль.

Что поделаешь? Судьба! Предрассветный сон не сморил стражей порядка, и санаторно-тюремный от­пуск даст возможность арабчонку не думать о каж­додневном заработке на жизнь — он будет сыт не­сколько лет за счет израильских налогоплательщиков.

А я непроизвольно поднял ступню правой ноги над тротуаром, имитируя пинок в задницу воришки-угон­щика. С лица полицейского тут же слетело доброду­шие, и он быстро вскочил между мной и задержан­ным арабом, не поняв, что я просто шучу:

—  Асур[3]! Это нельзя делать! Мы будем вынуж­дены арестовать тебя! Здесь не Россия — за пендаль, «выданный» арабу-преступнику можно получить срок больший, чем за угон автомобиля!

Стоявшие чуть поодаль полицейские поняли, что я сделал только наметидл действие, что это был толь­ко жест, и заулыбались.

Я оставил место недавнего задержания и пустился трусцой вниз по шоссе по направлению к зоопарку. На вершине противолежащей горы в предрассветной мгле нежилась спящая арабская деревня, куда так и не доехал ее житель на краденом автомобиле.

В моей памяти промелькнул случай полицейской погони и задержания двух арабов в самый разгар так называемой интифады.

Поднимались мы с Володей в его автофургоне по улице Мелех Шломо[4] по направлению к улице Сул­тан Сулейман, чтобы повернуть на рхов Шофтей Ис-раэль[5] — там было нам определено место погрузки. Была знойная полуденная жара — дело было в августе.

Вдруг полицейские сирены пронизали своим воем весь Иерусалим. Две легковые машины встали перед нами на перекрестке площади ПАХАЛ[6], откуда-то из-за здания мэрии выскочил мотоцикл с бойцами спец­наза. Один из них спрыгнул с заднего сиденья и оста­новил «Скорую помощь» с красным полумесяцем и арабской вязью на борту, удирающую со стороны Ста­рого города от полицейских машин, которые летели за автомобилем, не подчинившимся требованию оста­новиться.

Видя направленные на его кабину автоматы, во­дитель «Скорой помощи» нажал на тормоз и остано­вил машину.

Под дулами автоматов спрыгнувшего с мотоцикла бойца, второго спецназовца и проскочившего чуть впе­ред на боевом «Субару», но уже остановившегося и направившего оружие в сторону машины «Скорой по­мощи» полицейского арабы сидели в кабине.

404-411    412-420    412-432