Персональный сайт

267-285

Потасовки между «нашими» и «чужими» закан¬чивались зуботычинами, синяками, «красными паро¬возиками» под носом, ссадинами и ушибами.
Конечно, как правило, битыми с катка уходили «чужие», а «наши» гордо ходили по краю сугробов и катались на коньках.
Но вдруг произошла заминка в наших рядах: Ма¬кара, Цыгана, Тарасёнка и Утю отлупили в сквере на площади Горького. Это сделали братья Стеняи и Каш¬ка с Прядильной .
Избиение сопровождалось словами: «Вы! Вся ваша шобла вместе с вашим К.лём будете у нас шестерить, и мы придём на каток и всех вас отбуцкаем.»
Через пару дней, перед самым началом работы катка, Стеняй-младший, «прикрываемый» великовоз¬растным или, по-нашему, «стариком» Юром, попёр на меня:
—    Ты, К.ль, ты знаешь наших! Мы с «Пря¬дилки». С нами «Большой дом» и «площадь Горько¬го». Мы тебе ботаем : «Прядилка» шишку дер¬жит на «Динамке». Ты скоро на глазах у всего «катка» получишь «п.лей». Кто здесь сможет подняться про¬тив Юра? Он — наш мазер!
Нахмурив брови, Юр смотрел на меня оцениваю¬щими, наглыми, жуликоватыми глазами. Выдержав паузу после слов Стеньки-младшего, он обратился к последнему:
—    Генок, я как-то не могу колотить этого мало¬летку, мне это не личит. Есть у меня один пацанчик, по возрасту под К.ля подходит. Я ему скажу, чтобы
он этого х.глота «подразменял на мелкую моне¬ту».
* Прядильная — сейчас улица Георгия Маслякова.
И уже обращаясь ко мне, грозно произнёс:
—    Я, Юр с Прядилки, сказал: шишку на катке «Динамо» среди малолеток держат мои пацаны с Пря¬дилки. К.ль, ты это понял!.. Братья Стеняи здесь шпаны!
«Коронование» Стеняев и Прядилки очень быстро закончилось в силу того, что к нам подкатили Слав¬ка-Баран и Юрка-Захар — они недавно вернулись из мест заключения, отбыв там первые срока. В этот ве¬чер они пришли покататься на каток. Переобулись и оставили свои пальто вновь очутившиеся на свободе «старики», конечно, у меня дома.
—    Лёнчик, в чём дело? Кто тебя забижает? — были первые слова Славки-Барана.
Юр скривился и каким-то потухшим голосом на¬чал лепетать:
—    Баран, Баран, я же не знал, что К.нок около тебя. Я же не знал, что ты за него мазу держишь. Извиняй меня, Славчик! Мы же с тобой в одном отря¬де у хозяина были .
Юрка-Захар, раскатывая на коньках вокруг нас, резко наискось вскинул правую руку, потом также резко опустил её вниз. Большой финский нож мигом перекочевал из рукава пиджака Юрки в его ладонь, и Захар начал жонглировать клинком.
Поиграв ещё пару секунд красивой финкой, Юрка засунул нож под брючный ремень за поясницу, при¬крыв рукоятку задней полой пиджака, и, улыбаясь, обратился к Юру:
—    Юров, мы за этого пацанчика с Бараном стоять будем. Так что, товарищ, делай так, чтобы Лёнчик приходил к вам на Прядилку, и там его никто не тро¬гал, и вы, конечно, сюда тоже

приходите, гуляйте. А Лёнчика обижать нельзя — его уже на «дела» берут.

272

Он сам уже «дела» делает. Так что его трогать нельзя. Славчик, я правильно говорю? — обратился Захар к Барану.

— Ты, Захар, прав. В натуре. Я вчера вечером этого рыжего Саню Мартака, что с тобой, Юр, ходит, учил уму-разуму. Как-то мне, Барану, не личит бак-ланить. Я по малолетке бакланил, а сейчас Валерка-Дряга первый в городе баклан. Так что, Юр, Ленчика не трогай. То, что я с тобой поговорил — ты это дело считай праздником. Вечером бутылёк купишь, ко мне подойдёшь. Я стаканчик выпью от твоих бакланьих рук. Уважу тебя. Лёнчика не трогать.

Слегка хлопнув меня по шапке, Славка быстро покатил по катку. Юрка-Захар пустился вслед, нарезая ещё свеженький, только что подготовленный к массовому катанию лёд.

Через несколько дней в воскресный день я пришёл на Прядилк». Меня встретили как особого «героя», который воровал с исчезнувшим из города Колбасой, и за которого стоит теперь Славка-Баран. Также в любой день я мог собрать несколько десятков «своих мальчиков» и прийти «на хату»* к непонравившимся мне пацанам.

Многих пацанов с Прядилки я уже знал по динамовскому оврагу: Колька-Митроха, Геращь-рыжий, Осман-татарин были «овражниками». С особым удовольствием «взросляки» с Прядилки, каковыми были: Зина, Юр, Диман-Митроха, — рассказывали о своих подвигах, за которые задерживались милицией, а Зина даже уже отсидел в зоне.

Особые легенды пересказывались за Стакана-среднего и Кореша, которые перевоспитывались в детской колонии в селе Оранки Богородского района.

В это же время в один из вечеров, когда я уходил с Прядилки по Краснофлотской, из тёмного двора кто-то выскочил, подскочил ко мне сзади и тут же ударил ножом в
273

ногу. Неожиданность появления со спины неизвестного мне человека заставила меня пуститься наутёк. На более освещённой Воробьёвке я ощупал вдруг очень разболевшуюся под коленкой правую ногу. Рука коснулась намокшей штанины. Я посмотрел на ладонь и увидел, что вся она окрашена кровью.

Уже сильно хромая, я добрел до дома. Мой старший брат Сеня был студентом мединститута, он и отвёл меня в приемный покой Мартыновской больницы, где дежурный хирург наложил мне несколько швов на глубокую рану, приговаривая: «Хорошо, что нож вошёл так удачно, если бы лезвие развернули поперёк, могли бы перерезать сухожилие, и быть бы тебе на всю жизнь хромым».

Из больницы домой я шёл уже опираясь на какую-то палку-посох. Нога отекла, рана страшно болела.

Пару дней я не ходил в школу, а потом наступили весенние каникулы, во время которых, опираясь на какую-то палку, я вышел на Свердловку.

Рана быстро заживала, и буквально через неделю я вновь появился на Прядилк» с желанием найти своего тайного обидчика.

Кто, за что, почему меня ударил ножом, осталось тайной. Никто ничего не рассказал. В скором времени с раны сняли швы, и я продолжал как раньше носиться по весенним улицам города.

Уже перед майскими праздниками Колька-Митро-ха предложил залезть в буфет третьей школы и «почистить» его. Перед тем, как идти на «дело», мы обратились к взрослякам Юру и Зине, сказав, что через полчасика мы «молотнём» школьный буфет.

274
Юр, посмотрев на нас, произнёс: «Давайте, через форточку вы можете залезть в зал, а из зала за при¬лавок. Там, наверное, в холодильнике колбаса есть. Очень жрать хочется, мы с Зиной целый день ничего не хавали — денег нет».
Во дворе у Стеньки за доминошным столом сидело человек пять наших с Прядилки, они ждали Митроху и меня.
Митроха пошёл первый, он легко и просто пролез через открытую форточку подвального окна и, опира¬ясь руками на подоконник, как-то изогнувшись, вы¬вернулся в нормальное положение. Встав на пол, по¬мог и мне пролезть в зал. В тёмном помещении школьного буфета он вдруг сказал: «Здесь во время большой перемены Колбаса доставал из кармана пач¬ку денег и раздавая нам, говорил: Мой дед — бога¬тый, он меня деньгами снабжает. Я вам всем, пря-дильским, тоже деньги буду давать на пирожки и коржики».
Моё сердце ухало от страха, темноты и таин¬ственности помещений, в которые мы проникли. Митроха же хорошо ориентировался в темноте — во время школьных занятий он каждый день при¬ходил в буфет, поэтому темнота ему не мешала. Перемахнув через прилавок, он подошёл к холодиль¬нику, открыл его и передал мне один за другим три батона «Любительской» колбасы. Закрыл холодиль¬ник, перемахнул через прилавок и полез в форточ¬ку. Вскоре он уже сидел в приямке подвального окна, а я передавал ему через форточку украденную колбасу.
Освободившись от буфетного товара, я также по¬пал на улицу: вначале пролез через форточку, а по¬том выбрался из приямка. Митроха с колбасой за па¬зухой ждал меня у ворот школы со стороны двора.

Ещё через десять минут мы уплетали колбасу под старыми то¬полями. Поначалу она была вкусна и приятна, но по мере того как наши желудки наполня¬лись, последние ломти казались уже против¬ными, солёными — сло¬вом, вызывали отвра¬щение от быстрого обжорства после голод¬ного дня. Мы вспомина¬ли Саньку Колбасу.
А время неслось. Через сорок лет я при-
шёл в гости к Алексан- Эдуард Гулин
дру Ковбасюку. Он жил
тогда в доме на площади Горького, в котором нахо¬дится магазин «Европа», а весной 1960 года на этом месте мы жрали колбасу, украденную в школьном бу¬фете.

В жизни всё странным образом переплетается. Эду¬ард Гулин, мой очень хороший знакомый, последние годы жизни работал фотожурналистом в разных газе¬тах города. До той жестокой «засадки» он одно время работал в «Горгазе» слесарем. После отбытия срока Эдик очень много времени состоял в христианской об¬щине «Адвентисты седьмого дня». В их молельном доме, располагавшемся на улице Овражной, дом 2 он делал очень эмоциональные богословские выступления.
К счастью, у меня есть фото последних лет его жизни.
275
Я с чистой совестью делаю дополнение к этому рассказу, потому что Эдуард Гулин проходил «по делу» вместе с Александром Ковбасюком и очень много вре¬мени провел на площади Горького, во дворе у Стеня-ев.
Лес рубят — щепки летят. За дружбу с антисовет¬чиком Ковбасюком Эдика отправили в места не столь отдаленные... Был бы человек, а статья для него все¬гда найдется.

ТЕТРАДЪ ДВЕНАДЦАТАЯ

Иерусалим, 2 октября 2005 года.
Я брожу по мемориалу «Яд ва-Шем».
Со дня открытия вновь отстроенных и оборудо¬ванных помещений мирового памятника еврейской трагедии XX века прошло полгода.
Я присутствовал на одной из первых церемоний открытия музея после его реконструкции.
С каждым новым моим посещением Горы Памя¬ти, где расположен музейный комплекс, в душе все переворачивается снова и снова — и заставляет по-новому смотреть на жизнь моими «еврейскими гла¬зами».
Я не могу припомнить время, когда впервые ус¬лышал слова: «Жиды, вас мало немцы били!» Конеч¬но, это было где-то на «Динамке» — так в детстве мы называли центральный горьковский стадион.
В пространство летели звуки этих пяти слов. Что тут было особенного? Подумаешь, человек сказал... Тем более, еще не взрослый человек, а ребенок в возрасте десяти лет. Но сам-то он — откуда знал и понимал то, о чем без раздумья говорил вслух? Значит, когда-то что-то подслушал из злорадных разговоров взрослых.
Или вдруг задавался вопрос:
— А почему это вас, жидов, так Гитлер ненави¬дел?
После специфического вопроса — злорадное «хи-хи-хи!»
А дома были грустные, переполненные болью и страданиями глаза мамы и слова:
— Гитлер, а-холера, переубивал всех евреев в моем родном местечке Чемировцы. А соседи-гои многие ему помогали. Сестру Иду с четырьмя детьми, вместе с тысячами евреев, в землю закопали. Три дня земля шевелилась, под ней еще много раненых живых лю¬дей было. А самого младшего ее, восьмимесячного, сосед Степан, бондарь, взял за ножки и с размаху го¬ловой о сруб колодца ударил, потом тельце в колодец бросил и сказал: «Пусть теперь жиды эту воду пьют, попили они нашу кровь, пусть теперь пьют свою». Сказал такое — и счастливая, радостная улыбка оза¬рила его жирную ряху убийцы...

И шли годы моей жизни.
Поднимаюсь я от грешной земли к небесам. Куда деваться? Скоро будет шестидесятый год моей жизни. И нет-нет на жизненных перекрестках слышалось мне все то же из далекого-далекого детства:
276

— Почему вас, евреев, Гитлер ненавидел и убивал?

Сейчас время сжалось в один комок, и мысленно тем, злорадно-подзюзюкивающим, я говорю:

— Иди, поброди по Яд ва-Шему. Может быть, что-нибудь поймешь. Если, конечно, тебе дано понять. А не дано — так и будешь жить в звериной злорадной радости.

А вообще-то из тех, кто задавал тот злорадно-ехидный вопрос, многих уже давно нет на этом свете.

А я медленно иду по треугольному серому мрачному туннелю.

Да, там, в конце туннеля — яркий, солнечный день Израиля.

Но было и начало туннеля.

Катастрофа не пришла в один день — сразу. Она медленно выкристаллизовывалась в головах и деяниях людей.

Постепенно налаживалась жизнь после окончания первой империалистической войны. Как и положено ей, война принесла горе, разорение, опустошение, разруху в страны Европы.

Что делать? — стоял вопрос перед сильнейшими мира сего. Какой идеологической бациллой заразить народы, чтобы их жизнь приобрела целенаправленное движение.

Нашлись идеологи-лидеры.

Простые люди жили-выживали просто во имя жизни: работали, растили детей, вспоминали прошлое, мечтали о хорошем будущем — не голодном, не жестоком, об уважительном человеческом будущем.

А евреи?

Евреи как всегда хотели достойно жить. Кто-то и жил в строгой еврейской традиции, выполняя законы и постановления, впечатанные в жизнь из Та-наха и Талмуда. А кто-то побежал за иллюзиями новейших идеологий, обработанных научно-техническим прогрессом: ежедневные газеты, радиоприемники и радиоточки на площадях и улицах городов говорили, вещали, вдалбливали, побуждали к действию.

Еврейские мудрецы учили, что если человеку сто раз сказать «свинья-свинья», то он начнет хрюкать.

Национал-социализм в Великой Германии заговорил в пивных и ночных барах о «предписанном» величии и сладкой жизни в скором будущем. Нужно

282
борьбы, основы экономической политики, отбывала время на политчасах и изучала тему «Ленин и Кап-лан» (ах она, еврейка, эсерка проклятая! — в вождя стреляла!).
А братья по отцу звали сестер в Америку. Они там уже устроились и за годы жизни в новой стране, ко¬нечно, подзабыли про ортодоксальность. Но еврейский образ жизни присутствовал в их быту.
И в эти же времена в городе Горьком строился автозавод имени Молотова. В болотистых местах, близ деревни Монастырки возвели производственные кор-

284
пуса и Американский поселок, где жили спе¬циалисты из-за океана.
В управлении жи¬лищно-коммунального хозяйства завода рабо¬тал Михаил Соломоно¬вич Гольдес.
В 1915 году приехал он из Прибалтики с ро¬дителями в Нижний Новгород. В революци¬онные годы вступил в партию большевиков и даже одно время рабо¬тал вместе с Николаем Булганиным.
А еще в это же вре¬мя приехал жить в го¬род Горький Андрэ Ла-вит — член Французс-
кой компартии.
Жили страны и народы, и евреи жили в тех госу¬дарствах, принимая на себя тяготы и проблемы как своего еврейского народа, так и страны, куда занес их ветер гонений.
Но все чаще и чаще звучало странное слово — Палестина. Там, именно там будет настоящая, сво¬бодная, счастливая еврейская жизнь. Уже кто-то из родственников писал оттуда письма, которые приходили в конвертах с английскими почтовыми марками. И в душе пелось: «Там что-то должно быть.».
Однако до того — еврейского — большого будуще¬го
285
было еще много неясного и неопределенного...
А в полуголодной и оборванной Германии де¬мократическим путем был избран новый рейх¬сканцлер — Адольф Гит¬лер, который в своих программных выступле¬ниях говорил: «Немцы-арийцы, дайте мне власть! Как только вы дадите мне власть, я по¬ложу вам под ноги всю Европу и даже весь мир!»
И закружилось.
Кто-то бежал-проби¬рался в Палестину. Кто-то из евреев сумел до¬браться до Америки, кому-то удалось пересе¬литься во Францию или в Англию. А многие жили в Германии, считая себя еврейскими немцами, несмотря на то, что население страны почти сошло с ума от «ве¬ликих» идей, содержащихся в книге Адольфа Гитлера «Моя война». «Мы не просто евреи,— думали они. Мы четыреста лет живем в Германии, мы сделали Герма¬нию великой: Альберт Эйнштейн, Зигмунд Фрейд, Сте¬фан Цвейг, Мартин Бубер, Генрих Гейне, Отто Левин — великие евреи, прославившие Германию.
Вся промышленно-финансовая элита страны, ске¬лет экономики — это еврейские мозги. А культура. А медицина.
Но штурмовики горланили:
Воткнув еврею в горло нож,
Ты вновь поймешь, что мир хорош!

257-266 267-285

286-295

Липа - художник, писатель, сапожник.