Tel: 972-544-889038



Форма входа
65 - 82

Такую же повестку получил и земляк Алика, Юда Лоткин.
Вместе они отправились в райцентр на телеге, запряженной
милой доброй конягой по кличке Король.
И когда телега выехала с Первого порядка на сельский
майдан, где находились почта и сельсовет, Алик с Юдой уви-
дели большую толпу плачущих и причитающих селян: сразу
три извещения о гибели солдат-земляков пришло в Крутец.
— Вот и сюда пришла война! — процедил сквозь сжатые
зубы Алик.
Через несколько минут он поднял вверх голову и — то ли
себе и Юде, то ли небесам — громко выкрикнул:
— Нет! Я тут не останусь. Я не уйду из райкома партии,
пока не получу разрешения идти на фронт! Мой долг – идти
воевать!!
Телега бойко катила в сторону райцентра.
* * *
На следующий день — семнадцатого августа — в каждом
доме села Крутец обсуждалась новость: двое молодых парней-
евреев, эвакуированных из Латвии и работающих в колхозе,
добровольно вступили в особую Латышскую дивизию, форми-
рующуюся в Гороховецких лагерях Горьковской области. Уже
известна дата их отъезда из села до станции Смагино — два-
дцать девятое августа. А немцы окружили Киев и подступают
к Ленинграду.
…Двенадцать суток, отделяющих день получения повест-
ки от дня отправки к месту начала службы, прошли для Арона
в эмоциональном перенапряжении, сплетенном из работы в
колхозе, стремлении как можно лучше обустроить дом, вечер-
них посещений сельского клуба и боли, сжимающей сердце
при виде плачущей мамы и застывшего в отчаянии папы.
Арон неизвестно как находил в себе силы, чтобы как-то
успокоить родителей и младшего брата. Он говорил:
— Когда-то Моисей вывел еврейский народ из Египта
— а я вывел вас из Лудзы. Мы спасены, а теперь надо по-
мочь Красной Армии разбить фашистов. Нужно отомстить
66
за убитых и искалеченных родных и близких? Сколько погиб-
ших мы видели по дороге сюда? О скольких погибших гово-
рится в ежедневных сводках? Так что — если не я, то кто? Ес-
ли не сейчас, то когда? Так что — уйду на фронт и буду бить
фашистов. А когда война окончится, я победителем вернусь в
Латвию, и будем мы жить еще лучше, чем жили раньше.
Вы тут без меня не пропадете. Илька уже большой, ему
скоро будет четырнадцать, он хорошо работает. Папа будет
работать вместе с ним — его знает уже весь колхоз. Наша се-
мья уважаема — как все эвакуированные, поселившиеся здесь.
Ты ж, Илюшка, высоко держи марку, покажи, что лудзенские
парни умеют работать, как надо!
…Тяжелый камень лежал на сердце Арона Шнеера в по-
следние дни перед отъездом. Никуда не отлучался Алик из дому.
Родители и Илья с болью и тревогой смотрели на него. И где-то в
далеком-далеком уголке сознания каждого из них залегла страш-
ная мысль: это последний день, когда мы все вместе.
Мама часто принималась плакать, ее лицо распухло и по-
краснело от проливаемых слез. Папа ходил по чисто вымыто-
му полу взад-вперед, складывал пальцы ладоней в замок и
хрустел суставами сразу всех фаланг, ломал руки, не находя
себе места.
А как можно было найти то самое "место", когда уже в не-
скольких домах села вопили, рыдали, бились головой о пол и
рвали на себе волосы несчастные женщины, у которых погиб
брат, муж, отец… Каждую неделю почтальонша Полина при-
носила извещения-"похоронки". Она очень страдала, что стала
разносчицей горьких известий, но от этой работы ее никто не
мог освободить, такова была нынче жизнь.
Она радовалась, когда приносила письма от живых и здо-
ровых воинов! Но — ее удел был первой лить слезы в доме, в
который пришло непоправимое горе.
Наивный юнец Илья, как загипнотизированный, просил
брата Алика, каждые полчаса повторяя:
— Смотри же, пиши нам постоянно, каждый день, пусть
не письмо, открытку с одним словом "жив". Ты не забудешь,
ты будешь писать?
67
Арон улыбался и успокаивающе говорил:
— Конечно, я буду стараться делать то, о чем ты просишь,
не волнуйся, братик. Но я же буду на фронте, а там не всегда
рядом есть почтовый ящик. Так что если письмо задержится,
вы это поймете и не станете на меня обижаться. А как только
будет возможность — обязательно вам напишу. Не волнуйся,
Илюха, все будет хорошо!
На два последних дня бригадир Тарасов освободил от ра-
боты в конюшне обоих братьев, приговаривая ворчливо-
горько:
— Ничаво, побудете вместе парочку деньков. Хто его зна-
ет, что дале будет? Увидитесь ли после победы? Да и когда она
настанет, та самая победа? Вон как германец проклятый прет по
земле нашей! О Господи! У меня самого двое сыновей уж месяц,
как в рекруты определены. Отвез я их, на их же телеге, поначалу
в райцентр, а опосля в Смагино, на «железку». Теперь живу и
маюсь, вестей жду. Душа болит у меня денно и нощно…
* * *
Пронеслись последние денечки и последние ночки, и на-
ступило утро двадцать девятого августа — дня прощания, —
которое началось с того, что бригадир Тарасов подогнал к до-
му на опушке леса, где жила семья Шнеер, две подводы, за-
пряженные сытыми, блестящими лошадьми.
А еще через двадцать минут весь Пятый порядок тревож-
но гудел от многочисленного крестьянского люда, пришедше-
го проводить еврейских парней на войну.
Плакали матери и жены уже погибших селян, плакали их
дети. Да и те, у кого в семьях все были живы, тоже плакали —
было одно большое горе: в жизнь простых русских крестьян
ворвалась принесенная войной кровожадная, злобная смерть.
Встав на телегу, Арон обратился к пришедшим проводить
его и Юду Лоткина:
— Фанатику, поклоняющемуся смерти и живущему под
лозунгом "Смерть ради смерти", Адольфу Гитлеру, мы при-
шлем эту самую смерть — чтобы все люди на планете могли
жить и радоваться.
68
Спасибо всем вам, дорогие односельчане, что приняли нас
как родных, что пришли проводить нас на священную войну.
Мы вернемся с победой!
Бабки, утирая глаза уголками платков, втихаря крестили
парней двумя перстами, мужики, нахмурившись, кивали им
головами, дети подпрыгивали и выкрикивали: "У-бей Гит-ле-
ра! Ото-мсти за всё!"
А родители еле пробрались к телеге, чтобы еще раз обнять
своего старшенького, Арона, который уже сел на первую теле-
гу и взял в руки вожжи. На второй телеге в классической позе
кучера сидел Илья, всем своим показывая, что он уже взрос-
лый и после ухода брата на фронт будет работать за двоих.
И тут сельчане потянулись цепочкой к телегам, складывая
на постеленное свежее сено узелки, принесенные с собой. А в
них были и отварное мяско, и мед, и огурчики, и свежевыпе-
ченный хлеб… Клавдия Кулагина положила на телегу Арона
стеганую телогрейку, простые холщовые брюки и косоворот-
ку. Дочки ее принесли на свежесплетенной из лыка корзиноч-
ке-подносе испеченный ими пирог — порезанные яблоки, об-
литые сливовым вареньем, которые сами просились в рот (та-
кой пирог еще называется "открытым"). И в один голос про-
скандировали заранее отрепетированные слова: «Дорогой дядя
Алик, мы желаем тебе сладкой дороги и счастливого возвра-
щения в Крутец, чтобы с нашим тятей работать в колхозе».
Яков и Роза сели на телегу Алика, а на второй подводе
расположилась семья Юды Лоткина и Полина Андреевна. Все
были готовы к пути-дороге в неизвестность, с первой останов-
кой-вехой: «Бутурлинский военкомат».
Тут через кучевые облака, обложившие с вечера село,
пробились солнечные лучи, упав на печальные лица собрав-
шихся сельчан. Повозки медленно двинулись с места, сопро-
вождаемые причитаниями, горестными выкриками и, конечно
же, проклятиями, призываемыми на голову "проклятого гер-
манца".
Прощальные взмахи платков и рук остались позади, а сле-
зы, текущие из глаз уезжавших, превратились в серо-
туманную пелену, мешающую видеть провожающих.
69
Телеги проплывали мимо сельского клуба, сельсовета,
мимо колхозной конторы, почты и магазина… И шли, шли за
ними селяне, те, что не ушли еще на колхозные работы, шли
до самой околицы и еще долго стояли около скотозагонных
жердей ограды и смотрели вслед телегам, пылящим по поле-
вому "большаку". Их уже и видно-то было плохо, а люди все
махали, махали вслед двум еврейским парнишкам, прожив-
шим и проработавшим в Крутце меньше двух месяцев, но уже
ставших своими, родными и близкими.
Лошади перешли на легкую рысь. До Бутурлина были ки-
лометры и километры «той еще дороги».
Утренние часы прошли в пути. Наступило время обеден-
ного привала. Все устали от тряски, пыли, шума. Компания из
восьми человек расселась около дорожного костерка, на кото-
ром быстро закипел прокопченный чайник. Закусили тем, что
сельчане положили в телеги, разрезали открытый пирог от цен-
тра на ломтики, похожие на лепестки большой полевой ромашки,
и съели его за общим «столом» вокруг костра. Свежезаваренный
чай из шиповника придал трапезе особый аромат.
Новобранец-доброволец Арон Шнеер чаевничал, как зав-
зятый местный старожил, которых в России, шутя, называли
«нижегородскими водохлебами». А потом вручил всем по лис-
точку из своей записной книжки, где было записано число: 29
августа 1941 года. Он попросил всех расписаться на листоч-
ках, а потом спрятал у себя эти маленькие странички — как
талисман.
Арон по-взрослому сказал:
— Страшное время войны пройдет. Наверно, это будет
нескоро. Но мы все вместе обязательно встретимся в Лудзе
или в Риге, отправимся путешествовать по Латвии — и будем
вспоминать этот день, когда пили чай у костра и ели пирог,
испеченный Леной и Валей Кулагиными.
Чаепитие растянулось на целый час, каждый мечтал вслух,
рисуя идиллические картины будущей послевоенной жизни.
Но вот наступило время трогаться в путь дорожку. Арон и
Илья, совсем как профессиональные конюхи, быстро запрягли
лошадей.
70
И снова пыльный большак с придорожными канавами,
обросшими васильками, ромашкой, полынью, лебедой, убегал
назад — вместе с полями, где уже золотились колосья – насту-
пило время уборки урожая.
* * *
А в самом Бутурлине, перед зданием военкомата толпи-
лись новобранцы и провожающие. Молоденькие юноши, оде-
тые в холщовые портки и рубашки, многие — в лаптях, плака-
ли, прижимаясь к родным и близким.
В этот день молодежь из многих сел и деревень была при-
звана на войну.
Офицеры военкомата и комплектуемых команд призыв-
ников и добровольцев почти не задерживались с оформлением
документов — поток людей, лошадей и телег быстро перена-
правлялся на станцию Смагино, где уже был сформирован во-
инский эшелон из теплушек.
Пробыв в канцелярии каких-то десять минут, Арон вышел
на площадь и подошел к своим. В руке он держал "красноармей-
скую книжку" — где было написано, что Арон Яковлевич Шнеер
призван в ряды РККА и 29 августа 1941 г. направлен в особую
воинскую часть для дальнейшего прохождения службы.
Положив документ в карман телогрейки, Арон быстро пе-
реоделся в холщовые штаны и рубашку, подаренные Клавдией
Кулагиной, и переобулся в растоптанные лапти, принесенные
Николаем Кулагиным еще в первый день их пребывания в селе
Крутец.
Хромовые сапоги, синее галифе, гимнастерку и фуражку
— свое обмундирование рабочей гвардии Советской Латвии
— Арон свернул в один узел и отдал Илье со словами:
— Носи, братишка, на здоровье. Как наденешь — вспомни
обо мне.
Илья не мог больше крепиться — заревел, кинулся обни-
мать брата. Арон тоже не выдержал и заплакал – в первый раз.
71
Но «проявление слабости» длилось всего несколько се-
кунд. Арон подошел к маме, а потом к папе, обнял, поцеловал,
опять обнял, снова поцеловал — и еще, и еще раз…
Последние поцелуи, последние общие слезы — и вновь
две крутецкие подводы направились в путь-дорогу, на стан-
цию Смагино. Арон все время держал на коленях телогрейку с
красноармейской книжкой.
Вот и станция показалась. А там… Столпотворение — ты-
сячи новобранцев, провожающих и пассажиров, и все это на
небольшой привокзальной площади. Чемоданы, мешки, ко-
томки, корзинки, деревянные ящички с ручками — самодель-
ные чемоданчики, закрытые на маленькие замочки… И слезы,
вопли, всхлипы — последние часы, когда все родные еще вме-
сте и все живы и здоровы…
Стало известно, что эшелон будет отправляться только
под утро, и Арон твердо заявил провожающим:
— Вам, дорогие провожающие, нужно возвращаться в
Крутец. Ждать отправки поезда, чтобы еще раз помахать на
прощание — нет смысла. К утру приедете домой. А мы, как
только приедем в воинскую часть, тут же вам напишем.
О Боже! Как остановить слезы, которые не дают в по-
следние минуты пристально вглядеться в родное лицо?! Они
слепят, застилая все серой дымкой тумана, жалят сердце и
душу, они — последнее испытание перед прощанием.
…И снова две крутецких телеги покатились, наматывая
километры обратного пути в ставшее родным село, в русскую
глубинку, откуда двое еврейских юношей ушли на фронты Ве-
ликой Отечественной.
И когда на околице села Крутец пропели первые петухи,
подводы — на первой кучером был Илья, а на второй — Яков
Петрович Шнеер, въехали в просыпающееся село.
— День да ночь — сутки прочь! — произнес Илья подце-
пленную от русских мужиков поговорку.
— Как пусто, тоскливо, и очень-очень болит и ноет душа,
— прошептала мама, обращаясь к Полине Андреевне, сидев-
шей рядом с ней на первой телеге.
72
«Пассажиры» направились к своим домам, а возчики — на
конный двор: нужно было распрячь измученных лошадей, оп-
ределить их в конюшню и повесить каждой по торбе с овсом.
В селе Крутец начинался новый день. В семье Шнеер на-
чалась-пошла прежняя, но и новая, другая жизнь.
Все казалось, что Арон где-то рядом, просто уехал в поле,
на уборку урожая, и поэтому не придет ночевать домой. И
вдруг вспоминалось: он далеко, он на войне.
И это — он далеко, на войне, — вдруг куда-то исчезало, и
вновь в душе воцарялось ожидание: Алик скоро придет до-
мой…
Вдруг утренний стук в косяк уличной двери встрепенул
семью Шнеер: свершилось чудо — это Алик пришел домой!
Но вместо старшего брата порог дома переступил брига-
дир Тарасов.
Расстроенный и уставший, он стоял в дверях и медленно
ронял слова: «Я, конечно же, все понимаю. Арон, сын ваш, и
брат Ильи Яковлевича на войну отправился добровольно. Ко-
нечно же, семейство ваше чичас в опечалении находится —
мало ль чё на фронте произойти может. Война не шуточное
дело, она — война…
Но нам-то, крестьянам, не работать не можно. Война от
нас, от деревни, хлебушка требуеть… Так что извиняйте меня,
но я принес наряд вашему младшему сыну: поле нужно отбо-
роновать, которое ужо вспахано опосля клеверного пара. Заведе-
но так ужо давно: земле от нескольких урожаев пашеницы пере-
дохнуть надо, вот ее клевером и засевают. Есть ли война, нет ли
войны, а энтому полю в осень нужно озимые принимать.
Так что извиняйте меня, Илья Яковлевич, хоть вы и на че-
тырнадцатом годочке жизни, а считаетесь в моей бригаде что
ни на есть крепким работником.
За вами теперича и конь добрый прикреплен, Карим его
кличут. Бороны уже в поле, и вам к вечеру надо тройку гекта-
ров пашни отборонить.
С лошадьми чичас тожа одно неудобство. Их также, как
парней и мужиков, на фронт призывають… Ужо на днях це-
лый табун от всего Бутурлинского района будет на железке
73
грузиться, на фронт у них путь-дорога. Так что поспешать на-
добно, Илья Яковлевич. Лошадей на нашем конном дворе ужо
поменьше стало, а полей-то вот, которые обрабатывать нужно,
не поубавилось.
Эх-ма… Работать тебе, Илька, нужно за себя да исчо за
братика Алика, что на воинский труд подался, а Карему за Ме-
талла — тот отправляется пушки, да полевые кухни, да воен-
ные грузы тягать…
* * *
Илья собрался на работу быстро, собрав в узелок хлеб,
малосольные огурцы и бутылку с квасом. Хлебом он поделил-
ся с закрепленным за ним конем. Перед запряжкой Илья спер-
ва небольшим ломтиком хлеба прикормил Карего, который,
осторожно прихватывая с ладони нового конюха влажными
губами вкусно пахнущую горбушку, особым «лошадиным
приемом» отправил ее далеко за передние зубы, довольно по-
фыркивая и причмокивая от неожиданного утреннего делика-
теса, признавая тем в Илье доброго хозяина.
После утреннего десерта, нисколько не сопротивляясь,
Карий принял удила и покорно просунул голову в хомут. А
через полчаса он уже тянул по утренней влажной пашне две
бороны, отмахиваясь хвостом от назойливо-бодрых, еще не
уснувших на зиму слепней.
Думая о брате Ароне, Илья машинально правил Карим.
Мысли его путались: в памяти вставал разрыв бомбы рядом с
их домом в Лудзе, где Алик тогда взял на себя командование
семьей и всех их вывез в эти неизведанные края, где сейчас
свежеотбороненная им, Ильей, земля, источая сладкие, еле за-
метные пары, ждет посева озимых для урожая следующего го-
да. А потом набегала новая мысль: «Интересно, а как будет
выглядеть это поле через два месяца, когда ростки озимых
поднимутся над пашней?»
И снова перед глазами вставал брат, уже в форме бойца
отряда рабочей милиции. Он стоял перед советским погранич-
ником, объясняя тому, что винтовка ему еще пригодится, ко-
74
гда, после эвакуации семьи вглубь России, он, Арон Шнеер,
пойдет на фронт.
Но почему-то брат виделся на краю боронившегося им,
Ильей, поля, за которым чернели крыши села Крутец.
* * *
День тянулся медленно, соразмерно количеству разворотов
борон на поле, и в восемь вечера, когда все три гектара, отмерен-
ные ему, Илье, по наряду на боронование, начали покрываться
осенней вечерней росой, а обессиленный Илья перепрягал Каре-
го, он вновь увидел свой дом в Лудзе и Алика, подходящего к его
дверям. Слезы сами покатились из глаз, и Карий, почувствовав-
ший переживания своего нового хозяина, тут же начал нежно
облизывать лицо Ильи, а потом жалобно заржал.
Илья поднял голову на полыхающий красным осенний за-
кат, заставил себя успокоиться, запрыгнул на телегу и медлен-
но направил уставшего, потного Карего к дому. «Плачь не
плачь, а жизнь не остановишь, — билась в голове мысль, — не
остановишь и не изменишь. Главное сейчас – это хорошо ра-
ботать».
Уставший Илья приехал на конный двор. Уже ставшая
привычной работа по распряганию лошади и определению ее в
стойло была сделана быстро. Перед тем, как надеть на Карего
торбу с овсом, новый хозяин скормил «работнику» последний
ломтик хлеба, оставшийся от дневного припаса.
Вскоре Илья переступил порог дома, а там… Мама сидела
за столом и плакала, причитая:
— Арон, сыночек мой родной… Где ты? Когда же ты вер-
нешься к нам? И когда мы сможем вернуться в Лудзу, в наш
дом? Что же это происходит в жизни мальчику всего-то девят-
надцать лет, а он уже воюет, и жизнь его в опасности! Почему,
почему мы, евреи, так страдаем?..
Увидев плачущую маму и понурившегося отца, Илья
вновь почувствовал в душе смятение и неопределенность.
Сердце заколотилось в груди так, что, казалось, его удары
слышны во всем доме. Пару минут Илья стоял около порога,
75
потом присел на скамью возле русской печки и обратился к
родителям, ломая комок в горле:
— Мама, папа! Арон ушел добровольно на фронт. Он сде-
лал это сознательно и не колебался в принятом решении. Так
что, вместо того, чтобы сидеть и плакать, давайте пойдем на
улицу и походим по тем местам, где он любит бывать. Я очень
устал, работал целый день. Но сидеть дома и рыдать вместе с
вами я не хочу. Да и Алик, если бы узнал о том, что мы преда-
емся горю, нас бы не похвалил.
Родители, уставшие от переживаний, связанных с уходом
старшего сына на фронт, присоединились к младшему, устав-
шему от работы в поле, и все вместе вышли на свою, уже род-
ную улицу – Пятый порядок, по которой Арон уезжал на при-
зывной пункт.
Было время осеннего вечера, и в некоторых домах села за-
горелись керосиновые лампы.
По улице громыхал председательский тарантас Минеева.
Вдруг он остановился рядом с Ильей.
— Ну вот, как хорошо получилось, что я вас увидел! Доб-
рый вечер семье фронтовика Арона Шнеера!
— Здравствуйте, уважаемый товарищ председатель, — в
один голос ответили Шнееры.
— Я хочу выполнить решение правления колхоза, где об-
суждалось премирование Ильи Шнеера выделением ему пары
новых кожаных ботинок. Хватит, понимашь, в лаптях ходить,
не при царе живем. А также принято решение увеличить нор-
му выдачи муки и меда семье ушедшего на фронт колхозника.
Минеев пошуровал в днище тарантаса, вынул пару свя-
занных за шнурки ботинок и не просто дал, а вручил их Илье,
пожав ему руку.
А потом добавил:
— Молодец ты, парень! Мне приятно констатировать тот
факт, что совсем молоденький юноша смог сегодня целый
день работать в поле и отборонить аж три гектара. Так не каж-
дый взрослый мужик может работать. Спасибо тебе, Илья
Яковлевич, за такую работу!
76
После рукопожатия и произнесенной речи председатель
хлестнул вожжами лошадь, направив её на конный двор.
Перекинув через шею шнурки, на которых болтались бо-
тинки, Илья вместе с родителями пошел в сельский клуб —
ведь всего неделю назад Арон был там на просмотре фильма
«Свинарка и пастух», и еще он ходил туда на танцы…
Но в этот вечер клуб был закрыт. На крыльце собралось
несколько парнишек и девчушек, которые пели частушки:
Полюбила писаря –
Да вот такого лысого.
Не умеет он писать,
А только лысину чесать.
Пение сопровождалось присвистом.
Илья вгляделся в лица кучковавшихся на крыльце юнцов,
вздохнул и. сказал родителям:
— Здесь собрались мои ровесники. Старшие все уже при-
званы в армию. Так что можно идти домой. Будем ждать от
Арона писем.
* * *
Окрестные рощи и перелески горели золотым, солнечным,
оранжево-красным цветом опадающих листьев. Шел сентябрь
первого года войны. Каждый день жизни семьи Шнеер был
наполнен ожиданием письма от Арона.
И вот, когда осенние облака, проливаясь влагой, обложи-
ли село Крутец и все окрестности, а многие сельские дороги
превратились в грязное месиво, на исходе очередного осеннего
дня в дом к Шнеерам, топоча по чистому полу промокшими
кирзовыми сапогами, прибежала с письмом почтальон Полина.
Положив на край скамьи конверт, подписанный почерком
Алика, она зачастила:
— Ну вот, вот, дорогие наши кувырканные, и вы дожда-
лися весточки от сына. Я уж прямо так, не почистившись, в
грязнющих сапожищах к вам заявилася. Да и откуда ж им чис-
тыми быть, когда дожди такие, извазюкалась вся. Чует мое серд-
77
це радостную весточку принесла я вам. Дай-то Бог почаще вас
радовать! Вы тут читайте, а я пойду другие письма разнесу.
Полина улыбнулась своей белоснежной улыбкой и пото-
пала к двери:
— Будьте здоровы! Хочу вам только хорошие письма
приносить!
* * *
Обходя следы, оставленные на полу сапогами почтальон-
ки, Яков Шнеер подошел к скамье, на которой лежало долго-
жданное письмо. Руки его тряслись, горло перехватило, в гла-
зах рябило, сердце быстро билось.
Поверх домотканого половичка лежал знакомый конверт,
купленный за пару дней до ухода Арона из дома. Пять почто-
вых конвертов и десять открыток было приобретено в сель-
ском отделении почты и уложено в вещмешок — это был «за-
пас из дома», который уже пригодился.
А из глаз Рейзл Шнеер потекли слезы, и сквозь этот поток
страданий она произнесла:
— Янкель, может, дождемся Илью, когда он придет вече-
ром, и прочитаем все вместе, втроем?..
— Ой, нет, я не смогу терпеть еще несколько часов! Мне
нужно сейчас же его прочитать, а Илюша уж вечером будет
читать и радоваться.
Руки плохо слушались Якова, конверт разорвался по диа-
гонали, но это было неважно…
Счастливый восторг охватил отца и мать солдата, когда
вместе с тетрадным листком в клетку, исписанным Ароном, из
конверта выпала фотография, на которой старший сын стоял
вместе с двумя такими же солдатами, в которых родители уз-
нали земляков-евреев из Латвии. А на обороте фотокарточки
была надпись:
«На долгую память моим дорогим: папе Янкелю Переце-
вичу, маме Рейзел Ароновне и младшему брату Эли о первых
днях моей службы в РККА. Гороховецкие лагеря. 16 сентября
1941 г.»
78
После совместного рассматривания фотографии Янкель
начал читать письмо, смахивая бежавшие по щекам слезы.
Рейзел также беззвучно плакала, а в сельском доме звучало:
«Дорогие, любимые, родные папа, мама, брат Илья! Уже
несколько дней я нахожусь в Гороховецких лагерях. Здесь нас
обучают военному делу. Одновременно с обучением идет
формирование воинского подразделения, в составе которого
мы отправимся на фронт. В нашей части будут служить, в ос-
новном, выходцы из Латвии, это первая национальная воин-
ская часть, которая формируется в СССР. Многие наши по-
литруки и командиры уже служили в Красной Армии в годы
революции, они были латышскими стрелками. Каждый вечер у
нас проходит политподготовка, где мы изучаем историю
большевистской парии и марксизма. Это нас очень укрепляет
морально. Наш политрук Самуил Моисеевич говорит, что са-
мое лучшее в этом мире есть интернационал. Я тоже убежден
в этом. Поэтому я очень стараюсь научиться правильно рыть
окопы, бросать гранаты, перевязывать раненых и метко стре-
лять как товарищ маршал Ворошилов.
Это письмо я не могу отправить быстро — жду, когда бу-
дет готова фотография. Мы сфотографировались на второй
день после приезда в лагеря, сразу после того, как помылись в
бане и переоделись в военную форму. Я «щелкнулся» на па-
мять вместе со своими друзьями-земляками, которые сейчас
уже мои однополчане. Рядом со мной стоят Юдель Лоткин и
Муля Вайсман, которые вам хорошо знакомы.
Фашистская гадина получит от нас по заслугам. Я учусь
правилам ведения штыкового боя, мне очень хочется колоть
фашистов как это изображено на плакатах.
Всех крепко обнимаю и целую. До встречи в родной Лудзе
после победы!
Ваш Арон».
Прочитав письмо до конца, родители еще несколько ми-
нут сидели молча, стирая с лица редкие слезинки. После паузы
Рейзел, глубоко вздохнув, обратилась к мужу:
— Янкель, прочитай еще раз, ты же знаешь, что я плохо
читаю по-русски… На идиш, на немецком, на латышском
79
умею, а на русском – не очень читать и писать у меня полу-
чалось.
— Рейзел, конечно, я прочту еще и еще раз, но мне надо
успокоиться и передохнуть. Я что-то совсем разволновался.
Это первое письмо от Арона, конечно же, большая радость, но
у меня в глазах туман, а в груди всё клокочет, так что нужно
придти в себя и успокоиться. Давай просто посидим, посумер-
ничаем. Сумерки как-то успокаивают, когда на улице такая
непогода, вон и ветер задул, и дождь по крыше стучит.
Какое-то время они молча сидели в сумеречной тишине
дома, нарушаемой только редким позвякиванием оконных сте-
кол от порывов ветра да барабанной дробью дождя.
Когда же уличная темь еще более налилась черным, мать
зажгла керосиновую лампу; при свете горящего фитиля она
старой газетой прочистила стекло и поставила его в держатели
лампы. И, сев около ровного, уютно горевшего огонька, взяла
в руки конверт; она старалась по складам, шепотом, прочесть
обратный адрес, а в мыслях плыло:
«И где же находится этот самый Гороховец? Арон уезжал на
поезде со станции Смагино, которая недалеко от Бутурлина, но
кто знает, в какую сторону их повезли? Съездить бы в эти самые
Гороховецкие лагеря, повидаться еще раз с мальчиком…»
Мысли о старшем сыне перебивались воспоминаниями о
том, что через день после его отъезда в дом пришли две рус-
ские девушки и представились учительницами крутецкой
сельской школы. Вели они себя соответственно местному эти-
кету, и в доме прозвучало:
— Я Анастасия Григорьевна, завуч школы, где будет
учиться ваш младший сын Илья. Мы знаем, что Арон Яковлевич
добровольно вступил в РККА, а вот Илье идет уже четырнадца-
тый год, и он ранее не учился в русской школе. Мы выполняем
постановление райкома партии «О привлечении всех подрост-
ков-беженцев в возрасте до шестнадцати лет к учебе в сельской
школе». Ваш Илья зачислен в шестой класс. Вот Антонина Алек-
сандровна — она будет его классным руководителем.
Завуч показала рукой на молчавшую спутницу, и та, при-
встав со скамейки, почтительно поклонилась, представляясь.
80
Завуч строго закончила:
— Учеба начнется с повторения материала за четвертый и
пятый классы, поэтому Илья не будет себя чувствовать неловко.
Случайно оказавшийся тогда дома Илья, смутившись от
внимания к его скромной персоне, пролепетал:
— А как же работа? Я же работаю в колхозе, бывает и на
дальних полях. Утром и днем я всегда занят. И сейчас я дома
только потому, что надо лошадь подковать – одно копыто у
нее сейчас без подковы.
Немного помолчав и подумав, Анастасия Григорьевна
предложила:
— Для вас и еще для двоих таких же эвакуированных
подростков мы организуем вечерние занятия. Я лично догово-
рюсь с председателем, чтобы вас отпускали пораньше, и с во-
семнадцати до двадцати двух часов ежедневно в школе будет
вечерняя смена. Так что добро пожаловать! Уборка урожая и
обмолот будут продолжаться где-то до конца сентября. А по-
том можно будет ходить в школу днем.
…Сумрачная осенняя погода с сильным дождем за окном
напомнила о том, что страдная крестьянская пора окончилась,
сегодня Илья учится по вечернему графику последний раз, и
это хорошо, так как уже завтра утром он в школе сможет рас-
спросить своих учителей, как добраться до места, где Арон
начал армейскую службу…
* * *
Поздно вечером, ближе к полуночи, Илья пришел домой
радостный. Он хорошо позанимался, а потом еще проводил до
дому свою учительницу, которая всего-то годков на пять и бы-
ла старше его. Все учителя-мужчины уже были призваны в
армию, и ее, Антонину Александровну, райком комсомола на-
правил на работу в школу. Вообще-то она хотела учиться на
врача, но война помешала ее планам.
Почти каждый день Антонина приходила в дом к Илье с
разными предложениями, а зачастую просто для дружеского
общения, она же была его классной руководительницей.
81
Через Антонину Илья познакомился и с ее отцом Алек-
сандром Андреевичем Бутусовым, который был директором
Крутецкого промкомбината.
Это был очень авторитетный, уважаемый в районе чело-
век. В первую пятилетку он организовал первый промкомби-
нат от Бутурлинского лесхоза — древесина с делянок обраба-
тывалась здесь же в лесу, на месте. Портрет Бутусова находил-
ся на главной площади Бутурлина в одном ряду с другими
лучшими людьми района. На складе готовой продукции всегда
стояли новенькие телеги, тарантасы, тачанки, брички, а также
табуретки, столы, скамейки, бочки, оконные блоки и двери —
сейчас это были заказы военного времени…
* * *
Сохраняя приятное впечатление от вечерней прогулки с
Антониной, Илья прочитал вслух письмо от брата. В хорошем
настроении он забрался на лежанку русской печи, расслабляя
уставшее за целый день тяжелой работы и учебы, тело. Уже
засыпая, услышал слова матери:
— Я завтра же начну собираться в дорогу, мне нужно еще
раз повидать Арона. Илья, я пойду с тобой утром в школу и
попрошу, чтобы Антонина объяснила мне, как добраться до
Гороховца.
Перед слипающимися глазами Ильи всплывал образ мо-
лодой учительницы, идущей от школы, и сквозь сон он про-
бормотал:
— Мама, мамочка, тебе не нужно никуда ходить, я по-
прошу Александра Андреевича, чтобы он сам пришел к нам и
рассказал тебе, как добраться до военных лагерей. Он отправ-
ляет туда продукцию своих цехов…
А Тоня вдруг, веселая и радостная, побежала в сторону
протекающей возле райцентра петляющей серой реки, имею-
щей смешное название Пьяна.
Илья уснул.
82
* * *
На следующий вечер Александр Андреевич объяснил ма-
ме, как добраться до Гороховца. Самым доступным из всех
возможных вариантов был, оказывается, речной, вверх по
Волге. От пристани Лысково на Волге можно было бесплатно
подняться на барже, груженной лесом, до пристани Дзержинск
на Оке. А между Дзержинском «рабочие» пригородные поезда
ходили до Вязников. Гороховец был посредине. Рядом с Горо-
ховцом, не доезжая его, находилось несколько железнодорожных
станций Мулино, Золино, Ильино. В районе одной из них и фор-
мируется дивизия, в составе которой Арон уйдет на фронт.
— Уважаемая Роза Ароновна, наша Горьковская область в
два раза по размеру больше Латвии, сейчас война, и я очень не
советую вам отправляться на авось, не зная точно, куда, в эту
неведомую дорогу, — говорил Александр Андреевич, предос-
терегая маму.
Но через два дня, взяв в каждую руку по корзинке с про-
дуктами, Рейзел пошла на «большак» Бутурлино-Лысково в
надежде, что какая-то попутная грузовая машина подвезет ее
до берега Волги.
* * *
Илья остался дома с отцом, Яковом Перецевичем, которо-
му было уже за пятьдесят – такой возраст в те годы считался
значительным; но что-то или кто-то повлиял на директора
промкомбината Бутусова, и он пригласил Якова Шнеера и его
сына на работу, в свой промкомбинат.
Вначале они занялись окраской тачанок, отправляемых на
фронт. Это было здорово, так как вдобавок к зарплате «колхоз-
ными трудоднями» платили еще и небольшие деньги.
Каждый день после учебы в школе Илья провожал свою
учительницу до дому и оставался в цеху окраски, помогая отцу.
Потекли счастливые денечки, несмотря на пасмурную
осеннюю погоду… Где-то далеко-далеко шла война, на кото-
рой происходило что-то ужасное, где-то, в каком-то неизве-
данном месте, брат Арон готовился к отправке на фронт, а ма-
ма то ли шла, то ли ехала к нему…


 46 - 64   65 - 82   85 - 102
Вторник, 23.04.2024, 09:34
Приветствую Вас Гость


Наш опрос
Оцените мой сайт
Результаты | Архив опросов
Всего ответов: 67
Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz
    • Статистика
    Онлайн всего: 1
    Гостей: 1
    Пользователей: 0