213-236

города брали небольшие участки земли в пользование и сажали на них, в основном, картошку.

В таком же пользовании была земля на месте микрорайона улицы Донецкой. Тот район назывался «Бойня». Там несколько лет мой старший брат Сеня сажал картошку, помидоры, огурцы и капусту. На Мочальном острове тоже были участки коллективных огородов. Добирались на Мочальный при помощи «калоши», ходила посудина от одного из причалов на берегу Волги.

25 марта 2003 года.

Смотрю в окно на панораму нового микрорайона Малха. В Иерусалиме опять снег и град, но, прикоснувшись к нежно-зеленой поверхности, всё тут же тает. Сильный ветер.

Позвонил старший сын Лева — его, резервиста, демобилизовали из Армии Обороны Израиля. Шесть дней он находился в армейской части ввиду начала войны в Ираке.

Ясно, что обстрела Израиля ракетами «Скад» советского производства уже не будет. В прошлую войну 1991 года по Израилю наносились ракетные удары, общее количество ракет, запущенных на Святую Землю, — 41. Вред был причинен незначительный, один человек умер от инфаркта, вызванного страхом.

Прикрываю глаза, в памяти — Нижний пятидесятилетней давности. А сто лет назад в Нижнем Алексей Пешков говорил: «Почему евреям не дают жить на Земле, которую они украшают особым цветком». Эти слова пересказала мне Ольга Николаевна — старенькая-старенькая бабулька, жившая в домишке за лютеранской кирхой. Другие старухи-соседки называли ее шлюхой Максима Горького и говорили, что в начале XX века писатель иногда валялся пьяный около ее палисадника, гитара и соломенная шляпа рядом, и сам при галстуке.

215

Людская народная молва-легенда — как долго она может жить в памяти. А сейчас я ее записал — вот и получилась историческая справка.

Денек-два передохну и примусь за продолжение повествования.

Скоро опять буду в Нижнем. А за окном — весна, ненастье в Иудейских горах, так бывает. А в Ираке — война, на Ближнем Востоке люди, как погода — вдруг человек «звереет» и идёт убивать себе подобного, а вдруг — добрый, ласковый, улыбчивый.

«Эх вы-и-и, люди, люди...» — говорил Василий Васильевич Каширин. Первая книга, которую я прочитал в моей жизни, была «Детство» моего любимого земляка Алексея Пешкова.

Галина Петровна, моя учительница, меня хвалила: «Леня, ты умный, ты читаешь хорошие книжки, читай, читай...».

ТЕТРАДЬ ВОСЬМАЯ

216

12 октября 2002 года. 7.30.

Святой город Иерусалим. Я на своем любимом месте в микрорайоне Малха.

Утро, город медленно просыпается.

Вспоминаю...

 

Я уже большой, я уже хожу в первый класс... Мужская средняя школа №14 Свердловского района находится в Холодном переулке. Почти все мальчишки с нашей округи учились в ней. В школе в первую же неделю я выучил стишок про директора:

 

Блестит большая лысина —

Гроза учеников,

По коридору длинному

Шагает Горчаков...

 

Я знаю очень многих ребят — и младших, и старших. Меня знают также очень многие. На первом этаже около раздевалки висит стенгазета, в которой сказано, что на демонстрацию, посвященную дню Первое Мая, комсомолец Семен Грузман пришел пьяный и ругался матом. А ведь еще немного времени — и он пойдет служить в ряды Советской Армии.

217

Ай-ай-ай, как нехорошо...

Все знают, что такое вытворил мой двоюродный старший брат. Родной брат Семен пришел учиться в седьмой класс, в шестом он «сидел» два года...

Очень здорово было во время большой перемены бежать в буфет и купить что-нибудь вкусное: коржик, язычок, коврижку, конфеты-карамель в обертках, на которых был изображен красный Кремль с надписью «Великому Октябрю 37 лет», или маленькую пачку печенья с советской символикой на упаковке.

На рубль, введенный реформой 1947 года, можно было купить какую-нибудь сладость. Такой рубль бывал у меня очень-очень редко. Мой сосед по двору Вовка учился уже во втором классе, и у него почти каждый день в кармане водился рубль. Деньги он, в основном, воровал у своей родственницы Нины, которая жила в их доме как квартирантка. Всякой вкуснятиной мальчишка делился со школьными друзьями.

И вот я тоже украл. Украл целых четыре рубля у старшей сестры Фаи. Она оставила деньги на столике за зеркалом. Одна зеленая купюра достоинством в три рубля, другая темно-желтая — рубль. Было очень здорово...

Завтра уже я буду покупать вкуснятину и угощать Вовку. И еще я обязательно куплю себе пирожное. Пирожного я еще никогда не ел, только голодными глазами созерцал его на прилавке магазина «Чай—кофе»... Но как быть? Я должен буду всем сказать, откуда у меня деньги. Меня охватило волнение: что делать?

Выход есть...

Я пошел на задний двор к сараям и положил деньги под поленницу. И убежал на стадион «Динамо» гонять собак. Выражение «гонять собак» означало, что мальчик на улице делает все, что ему придет в голову. После определенного времени я подошел к поленнице, вынул из-под нее деньги и сказал сам себе: «Ой, как хорошо, я нашел деньги». Но на душе было что-то нехорошо...

218

Я переложил деньги в другое укромное место и опять убежал на стадион «Динамо». Опять какое-то время гонял собак. Опять как будто случайно пришел на задний двор и как будто случайно нашел деньги. Но «находка» снова не обрадовала. Я же

219

украл. Фая будет переживать, когда хватится денег...

Задаю себе вопрос, почему Вовка, когда ворует, совершенно не волнуется, а тут же бежит их проедать? Я уже знаю, что вокруг живет много воришек. Знаю, что они воруют и не переживают. Воруют на базаре, воруют в очередях, лазят по сараям, крадут из погребов, зимой вытаскивают авоськи с продуктами из форточек. Холодильников тогда не было, и многие жители верхних этажей держали продукты в сетках-авоськах, вывесив их за форточку, на мороз.

Почему что-то не дает мне сделать так же, как Вовка и другие пацаны? Что делать? Нужно положить деньги назад... Но расставаться уже со «своими» деньгами очень не хотелось.

Я опять положил деньги под поленницу и убежал на стадион «Динамо».

Уже смеркалось, когда я подошел к злополучным рублям в третий раз. Было принято решение — положить деньги на место. Что-то не давало мне воровать в своем доме и у своей сестры. Хоть я и расту вместе с воришками, но у меня не получается как у них. Не получается тащить все, что видят глаза, или, как говорят в России, «что плохо лежит».

Ох, как хочется купить и съесть загадочное пирожное, я еще никогда в жизни не ел такой вкуснятины!

 

Только через два года, летом 1955 года, когда мой будущий зять Герц, находясь «под шофе», увивался вокруг старшей сестры Фаи, я наконец-то отведал вожделенную сладость. С Герцем что-то случилось, и он купил мне и двум младшим сестрам по «корзиночке».

Вот и настал для нас счастливый момент, пришел праздник! Улыбнулось нам счастье! После черного хлеба, который тоже был не всегда, — красивое, с розовым кремом, с клюковкой в середке  пирожное «корзиночка»...

220

Пирожное хотелось тут же съесть, но — как быть? Съешь, и у тебя его больше никогда не будет. А хочется, чтобы оно было у тебя всю жизнь...

Опять делается «хитрый ход». Крем ножом снимается с корзиночки и наносится на кусок хлеба. Получается два пирожных: одно можно съесть, а «корзиночку» оставить на потом...

Итак, многолетнее заветное желание сбылось. Я съел кусок хлеба, намазанный кремом от «корзиночки».

Конечно, радостным известием нужно поделиться с друзьями на улице. Убегаю на стадион «Динамо», присоединяюсь к стайке сверстников и говорю: «А мне сегодня... А мне сегодня пирожное купили!» Никто не удивляется и не радуется. Мальчишкам все равно, они давно уже забыли, когда в первый раз ели пирожное.

 

...Я греюсь под иерусалимским солнышком, оно уже припекает. Одинокая олива на одной из противоположных вершин Иудейских гор из-за большого расстояния кажется оттиском ствола и кроны, впрессованным в край утреннего дымчатого небосвода. Маленькая лиловая колибри зависает около фиолетовых цветов. Где-то далеко-далеко, в арабской деревне Бейт-Цафафа горланит петух...

Да, тогда в детстве я знал только Свердловку, стадион «Динамо» и Почаинский овраг. Асфальтированных улиц в городе почти не было, проезжая часть была вымощена булыжником. Слово «Израиль» было каким-то жалящим и унижающим.

Но, тем не менее, хочется назад, в детство.

Назад — назад, в детство...

А может быть, оно уже скоро придет.

Старое, что дитя малое... Да, я родом из детства...

В пятнадцати шагах от того места, где я сижу, растет гранатовое дерево, усыпанное красными шарами — граната

221

ми. В детстве у нас дома на елку вешали стеклянные красные шары, очень похожие на гранаты. Подхожу к дереву, срываю один уже лопнувший от спелости гранат. Высасываю кисло-сладкий сок, косточки сплевываю.

Земля Израиля благословенна — и потому богата гранатами, виноградом, инжиром (смоквами), финиками...

А благословенна ли Нижегородская земля?

В моем детстве взрослые говорили о прекрасном даре земли Нижегородской — горбатовской вишне... Очень хочется купить стакан вишни на Мытном рынке и съесть после граната.

Отправлюсь-ка я сейчас в «русский» магазин, куплю бутылочку вишневой настойки и пойду к сапожнику Марику. Выпьем, закусим гранатами, которые я нарвал. Расскажу другу Марику, что скоро опять поеду в Нижний Новгород.

В город моего детства...

 

1 декабря 2002 года.

В троллейбусе семнадцатого маршрута встретил какого-то знакомого мужика. Лицо знакомо. Но кто он, и где я его встречал в прошлой жизни, то есть до выезда в Израиль, не помню. «Знакомое лицо» мне говорит: «Одиннадцатого декабря, в 15:00 в здании Нижегородского хорового училища состоится вечер памяти Льва Сивухина. Липа, приходи, мы знаем, что вы всю жизнь были друзьями».

 

Вспоминаю...

Когда я учился в шестом классе, то в нашем классе, в параллельном, а так же в старших и младших классах учились мальчики-«капелланы». «Капелланами» они были потому, что учились в Горьковской хоровой капелле мальчиков, которая находилась в доме №16 по улице Грузинской, недалеко от нашей школы.

До 1948 года в здании, где находилась капелла, размещался клуб еврейской культуры имени Розы Люксембург. Так говорили мне моя мать и взрослые евреи. Где-то в 1955

222

году было завершено строительство большого дома с аркой под номером 29 по улице Свердлова, дом был построен на месте, где прежде находился кинотеатр «Художественный». В этом доме первый этаж с правого крыла занимали общежитие и столовая хоровой капеллы.

Многие мальчики жили в общежитии и уезжали домой только на каникулы, праздники и воскресенья. Кто-то жил у себя дома. Мальчики-«капелланы» отличались от остальных школьников: они были чисто и аккуратно одеты, хорошо учились, не пропускали занятий и не проказничали. Очень часто в школу приходила их воспитательница Зоря Дмитриевна, которая беседовала с учителями и следила за подопечными. Все это у обычных уличных шпанят, учившихся с -«капелланами» в одной школе, вызывало желание обижать последних. Я принадлежал, конечно же, к группе обижавших. Во главе обижавших стоял Вовка Кукушин, или просто Кукуня. Обиды и задирки довели «капелланов» до того, что в школу пришел их преподаватель хоркласса Лев Сивухин. Мы его знали. Он часто бывал в садике Дома офицеров, сидел с друзьями на веранде. Тогда там была двухэтажная синего цвета веранда. На первом этаже был буфет, а второй был отведен под агитационно-пропагандист­ский центр Дома офицеров. В этом центре висело очень много плакатов типа: «Болтун, не болтай у телефона, болтун — находка для

223

шпиона». Недалеко была танцевальная площадка, где вечерами под духовой оркестр танцевала молодежь. Также рядом была летняя киноплощадка для демонстрации патриотических фильмов. Здесь же был тир для стрельбы из пневматического оружия, в котором работал мой зять — человек, «не любивший выпить», — Герц. В садик Дома офицеров приходило после рабочего дня очень много народа, в том числе еще молодые участники войны, многие носили ордена и медали.

Так вот, Лева Сивухин подошел ко мне и сказал: «Леня, я тебя знаю. Ты летом все вечера шкодишь в садике Дома офицеров вместе с Керзачонком. У тебя «мазер-урка» — Венька Черный. Но он меня уважает и из-за тебя сориться со мной не будет. Я могу надрать тебе уши за то, что ты обижаешь моих ребятишек, но я этого делать не буду. Я очень люблю детей, люблю и тебя, шустрого пацаненка. Я тебя очень прошу: сделай так, чтобы наших ребятишек из капеллы никто не обижал. Они все очень хорошие, они учатся в школе и ещё постигают музыкальную грамоту. У них совсем другая жизнь, чем у тебя и твоих корешков-бес

224

призорников. Поэтому «капелланам» нужно помогать, а не задирать и обижать».

С десятилетнего возраста я ко всем своим знакомым обращался на «ты» и по имени. Так произошло и в моих отношениях с более взрослым Львом Сивухиным. Я до сих пор не знаю его отчества. Я сказал: «Ясненько, Ле­ва. Я сам никого из «капелланов» задирать не буду, а насчет других пацанов зарекаться не хочу». «Ну что ж, ладно, — промолвил Лев Сивухин. — Хорошо, хоть ты от них отстанешь».

В дни школьных праздников «капелланы» часто вы­ступали перед нами, и Лева приходил уже как дирижер. Я сидел в зале и внимал пению своих сверстников.

Годы летели... Годы пролетели...

Я часто встречался с Левой на Свердловке, на откосе, в кремле. Мы с ним весело здоровались, Лева частенько спрашивал: «Леня, как у тебя дела?» В юности у меня были одни дела... После того, как я отслужил в армии, у меня были другие дела...

225

Я сам себе задаю вопрос и не нахожу ответа: сколько жизней я прожил за свои годы? К сорока годам дела мои изменились и пошли по другому руслу. И вот я уже — Липа Грузман.

Почему-то очень часто мы встречались с Левой около десятиэтажного дома на Грузинской. Дом стоит на откосе Лыковой дамбы, а двор был проходным на Свердловку. Во время встреч мы часто беседовали, вспоминали моих одноклассников-«капелланов», говорили о них, радовались за них. Очень огорчались, что у творческих людей, в том числе и у музыкантов, не хватает денег на жизнь.

Юра Сорокин был мальчиком из очень интеллигентной семьи. Я думаю, что он во многом обязан своим прекрасным образованием своему дедушке, который постоянно ходил в нашу школу и очень помогал учителям и директору. Юра сейчас на своем месте — он директор пятой музыкальной школы.

Витя Кожухин — хормейстер хоровой школы «Жаворонок». У него очень одаренные дети, тоже музыканты. Несмотря на горе, свалившееся на их семью, Витя и его сыновья уверенно идут по жизни.

Коля Купряшов. Сейчас его след потерян, но когда-то он работал в Министерстве культуры СССР.

Саша Ражев работает в Управлении культуры городской администрации.

Валера Хасыров был руководителем хора УВД Горьков­ской области.

Валера Чунин. Я встречал его в нижегородском кремле. Он писал этюды к своим картинам на тему «Волжские пейзажи». Мольберт перетянул его к себе, оставив музыку лишь в качестве хобби. Сейчас он живет в Москве.

Володя Питкин уже много лет как живет в Израиле. У него мама оказалась еврейкой. Володя пишет еврейскую музыку, находясь в самом пекле национальной розни Святой Земли, в городе Хевроне.

Самый талантливый, Миша Ермолов, живет и работает в Нью-Йорке.

231

Прошло почти пятьдесят лет, а мне до сих пор стыдно, что на моих глазах Алик-Тюлень толкнул Мишу в лужу около его дома в Комсомольском переулке, а я не заступился. Миша был одет в очень-очень аккуратную, новую школьную форму. И вот весь в грязи он должен был идти домой к маме. Жил Миша с мамой в коммуналке общежития административного здания стадиона «Динамо». Вход в их жилье был с заднего фасада здания. Я представляю, как переживала его мама, увидев сына в таком виде. Алик-Тюлень, он как тюлень, жил и живет, ничего не понимая ни в музыке, ни в живописи, ни в мастерстве диктора. Тюлень и есть тюлень.

Коля Покровский — профессор Нижегородской консерватории имени Глинки. Выдающийся музыкальный педагог нашего города.

Юра Калошин потерялся и ушел из профессиональной музыки, как и Игорь Смирнов. А они были талантливыми учениками в капелле. Очень жаль, но один бывший «капеллан» моего поколения ходит по Свердловке и просит денег на водку. Как говорит русская поговорка: «В семье не без урода».

Очень жаль, что некоторые музыканты, воспитанники Левы, бросили профессиональные заня-

232

тия музыкой из-за низкой заработной платы, невостребованности в это смутное время  и прочих жизненных неурядиц.

На торжественных приемах и разных городских мероприятиях мы уединялись со Львом в сторонке и подолгу беседовали. Нам было, что вспомнить: жизнь на родной Свердловке, девятую школу, где учились его воспитанники и я. Мы говорили о художниках и театральных деятелях города, радовались их успехам и огорчались неудачам.

В июне 2000 года я встретил Сивухина на Свердловке, это был мой очередной приезд в Нижний. Лева все расспрашивал меня о Жене Цырлине, о Валере Островском, Гантмане, Каце — горьковских музыкантах, живущих в Израиле. Было видно, что он грустит по друзьям, которые уехали из родного города. Он понимал, что их спасение от жизненных невзгод, — также как и у него, — музыка. Сам он был поглощен музыкой. Имея дар от Б-га, прекрасный музыкальный слух, Лева реализовал себя в организации и преподавании хорового пения. У него был особый талант маэстро. Я всегда с удовольствием слушал пение хора капеллы мальчиков, хотя, как говорят в народе, мне «на ухо наступил медведь», и я говорил об этом Льву. К сожалению, это была наша последняя встреча. В апреле 2002 года я узнал, что Лева Сивухин ушел из этого мира.

Я с умилением прохожу мимо десятиэтажки, которая гордо возвышается над Почаинским оврагом и Лыковой дамбой, а так же мимо дома №16 по улице Грузинской, на Сверд­ловку. В этих домах много лет жил и работал великий нижегородец, мой близкий друг со времен детства — Лев Сивухин. И мы были хорошими, добрыми друзьями...

233

Ох, что-то мои мысли запутались. Я же уже живу в Израиле, в Иерусалиме. Тем не менее, когда я в Нижнем, я люблю этот уголок, где жил и работал Лева.

Жаль, но в жизни всегда есть утраты...

 

7 февраля 2003 год. 10.00 утра.

Иерусалим. За своим рабочим письменным столом. Только что закончил шестую тетрадь. Руководствуясь наставлением Валерия Анатольевича Шамшурина:

234

«Липа, нужно несколько раз переписать и обработать написанное перед публикацией. Писать для читающих людей — тяжкий труд», — переписывал очередной фрагмент рукописи три раза. Думаю, что уже что-то получается.

Разбираюсь в архиве. Фотографии, документы... Судьбы — еврейские судьбы на Нижегородской земле. За окном моей квартиры — лощина, в ней сейчас уже зацвел миндаль. В Израиле весна. Моя пятая израильская весна...

 

Благоухающий аромат цветущего миндаля уносит мои мысли в Горький, в родной двор на Свердловку.

Там всю мою жизнь в дни первомайских праздников цвело дерево — китайка. Китайка-невеста в начале пышно расцветала, а потом, через несколько дней сбрасывала-осыпала свой цвет-лепестки.

Ветер задувал розово-белые лепесточки на задний двор, на тротуар Свердловки и гонял их по нашему двору. Цветение китайки говорило: «Все, уже наступает лето». Соседки-сидюхи выползут скоро на дворовую лавочку и будут на ней сидеть целыми днями, ведя нескончаемые разговоры и сплетни о том, о сем, о всяком-разном.

Что же это такое?

Родной двор...

Родная округа...

Родная земля...

Родное дерево — китайка...

Родной город...

Родная улица моя...

Родная школа...

Дворовая лавочка...

 

Ольга Михайловна Давыдова прожила в нашем дворе более семидесяти лет. В 1920 году она приехала в Нижний вместе со своим мужем Сергеем Борисовичем и грудным ребенком — дочкой Надей. Надя умерла в 1949 году, муж умер в 1953 году, его похороны я помню.

235

После того, как Ольга Михайловна стала одинокой, в одну свою освободившуюся комнату она подселила подругу — учительницу Клавдию Александровну. Всю жизнь обе старушки проработали учительницами начальных классов в одной из школ Канавинского района.

Я помню Ольгу Михайловну только бабушкой, горюющей по дочке Надюшке и Сергею Борисовичу. Мы — дети нашего двора — называли Ольгу Михайловну «бабой Олей».

Баба Оля садилась на стул под китайкой и рассказывала нам о жизни нашего двора и округи в постреволюционное и довоенное время. Мы слушали бабу Олю, раскрыв рты.

Тетя Ида Шприц родилась в нашем дворе в тот год, когда баба Оля поселилась в нем, — это мы узнали из уст послед­ней. И так, из уст в уста, из поколения в поколение шли рассказы-пересказы о садах, деревьях, людях, живших в нашей округе.

Баба Оля говорила, что каждое дерево имеет судьбу, каждый человек имеет судьбу, и от судьбы никуда не уйдешь. Где-то там, — поднимая руки выше головы, говорила она, — высоко-высоко за небесами, расписываются судьбы всего живого на земле.

Мы сидели на табуретках вокруг бабы Оли, которая восседала на венском стуле, и слушали ее, а над нами, в листве, уже набирались силы маленькие зеленые, величиной с фасольку, китайки. Некоторые китайки были желтые и валялись на земле. Баба Оля показывала на свалившуюся завязь и говорила:

«Не судьба этому маленькому яблочку вызреть на ветке родного дерева. Все, был цветочек, небольшая завязь — и все. Как будто ничего и не было. Не каждому бутончику удается преобразоваться в маленькое яблочко-китайку. Еще за лето птицы поклюют, и червячки поедят. А сколько ведер мы — соседи собираем по осени.

В войну на каждую квартиру получалось килограммов по пять китайки... Я все годы, что живу здесь, из нашей

236

китайки варю варенье. Вкусное, душистое получается, кисло-сладкое. Когда варенье варю, еще парочку-тройку листочков бросаю.

Так что знайте, дети, на все — Судьба.

А родное — вот вы сейчас еще маленькие, и пока будете расти, все вокруг вас будет меняться: и двор, и улица, и люди, и сами вы будете меняться. Все изменения, проходящие на ваших глазах, будут врезаться в память, и эти изменения жизни никуда из памяти не уходят, поэтому многое для человека становится родным...

Я много лет живу в нашем дворе: стены домов и сараи на заднем дворе, и деревья, и все вы для меня родные. Из этого двора на Бугровское кладбище ушли от меня дочка Надюшка и Сергей Борисович.

Мы с Сергеем Борисовичем окончили еще царские гимназии. Я всю жизнь учительница. Он был бухгалтер.

198-212    213-236    237-256