244-258

Виктория подрастала в военном городке, рядом с воинской частью. Фрида служила все также в должности заместителя начальника военного госпиталя. Янкель был уже заместителем командира войсковой части по политической подготовке, или, как называлась эта должность сокращенно, замполитом.

Все, что говорило и делало политическое руководство Советского Союза, должно было входить в мысли и души подчиненных солдат и офицеров так, чтобы уверенность в правоте дела и жизненных устоев была непоколебима.

Сам Янкель уже давно проникся марксизмом. Все еврейское, выученное в детстве и юности, полностью игнорировалось и уже забылось, он жил в Новой жизни, которая в одно мгновение заменила жизненный уклад его отца и дедов.

И вдруг, нежданно-негаданно пришло горе. Большое горе... Почувствовав недомогание, головную боль и температуру, Фрида слегла в постель. Через два месяца ее не стало. Оставив дочку Викторию на попечение отца, душа молодой женщины отошла в Вечность. Похоронена была Фрида в дальнем углу кладбища советских воинов, погибших на подступах к городу N во время войны.

Дальнейшее прохождение службы было определено Янкелю в городе Ташкенте. Туда он приехал жить с дочкой Викторией. Служба все та же — замполит полка в дислоцируемой в Ташкенте воинской части.

Классная руководительница Вики — Ида Кляйн — эвакуировалась в Ташкент из Харькова, где перед самой войной окончила педагогический факультет. С годовалым мальчиком Аркадием она вживалась в незнакомую ей жизнь Средней Азии. Муж ее, Израиль, погиб под Сталинградом.

Судьбы двух людей объединились, новая семья состояла из главы семейства Янкеля, жены Иды, сына Аркадия и дочери Виктории. Скоро в семье появился третий ребенок — дочка Фрида, названная в честь умершей первой жены Янкеля (если бы родился мальчик, он, наверное, получил бы имя Израиль).

 

245

Годы шли. Аркадий подрастал. На летние каникулы он уезжал в Харьков, куда после эвакуации вернулись жить его дедушка и бабушка — родители Израиля. Окончив в Ташкенте десятилетку, мальчик приехал в Харьков и поступил учиться в политехнический институт.

А годы летели. Янкель продолжал служить в разных гарнизонах Советского Союза, не изменяя своему призванию политработника. И был он уже в должности заместителя начальника политотдела армии, когда его вдруг вызвали в особый отдел. И поведал ему уполномоченный-капитанишка, что его так называемый приемный сын Аркадий женился в Харькове на однокурснице Миле, которая является какой-то дальней родственницей Голды Меир, и в скором времени молодая семья намеревается выехать в Израиль. Так что, уважаемый товарищ полковник, мы Вас очень уважаем за преданность и верность нашей партии, за боевые подвиги, совершенные в годы Великой Отечественной войны, но — сами понимаете... Вы не доглядели за Аркадием! И поэтому мы не может оставить Вас на службе в армии. Пишите, пожалуйста, рапорт о «добровольном» уходе в отставку. В партии мы Вас оставим — уж очень большой партийный стаж у Вас.

Ничего не оставалось делать Янкелю, как написать рапорт, выйти в отставку и перебраться в Харьков с женой Идой, дочками Викторией и Фридой. А работу он получил такую, какую подыскивал военкомат ветеранам Великой Отечественной — стал Янкель, полковник в вынужденной отставке, начальником отдела кадров в одном из НИИ.

Жизнь двигалась дальше. От Аркадия приходили письма, которые после описания послед­них жизненных успехов или неудач заканчивались пожеланием скорейшего воссоединения на Святой земле.

И вдруг — умирает вторая жена Янкеля, Ида, и вновь горечь утраты переполняет сердце и душу уже немолодого отставника... В мыслях-памяти — вся тяжелая страдальческая жизнь. Почему ему выпало на долю столько

246

страданий? Что это? Жены умерли. Девочки выросли, стали чьими-то женами и живут своей жизнью. Холодно, одиноко немолодому еврею... Сладкие письма-призывы манят в Землю, о которой мечтал еще его отец Моисей, перенесший множество унижений и надругательств и принявший смерть от злодейских рук убийц-палачей, будучи уже стариком.

Долго маялся раздумьями Янкель и, в конце концов, дал согласие дочке Виктории и ее мужу на выезд в загадочный Израиль. И сам собрался с ними.

Десять лет жизни в Иерусалиме, как сказка, в один миг пролетели на Земле, где начинался еврейский род.

Уже все перемешалось в памяти Янкеля — и детство, и юность, и женитьба, и счастье жизни в молодые годы, когда тело пышет здоровьем и кажется, что самое справедливое общество трудящихся отблагодарит тебе хорошей квартирой, достойным отпуском-отдыхом, нарядной одеждой, нормальными продуктами питания...

Грезы оставались грезами. А жизнь — жизнью, и в Иерусалиме была та жизнь, о которой мечтал Янкель в молодые годы, отдавая энергию жизни неизвестно кому и чему...

Подкрались болезни возраста, основной диагноз которым — девяносто лет. И поместили Янкеля в больницу Шеарей-Цедек.

 

Пришедший сменить меня Марк рассказал мне вкратце биографию Янкеля Моисеевича, которая почти вся прочитана моим читателем.

Также я услышал от сына Даниэля историю жизни хасида из местечка Бельцы, который лежал по соседству с Янкелем.

 

Во времена злейших антиеврейских выступлений в период междоусобицы в Румынии поднялся с насиженного места Нахман с женой Рахелью и семью детьми, и отправились они в дальнюю-дальнюю дорогу, конечной целью которой был Иерусалим. Лавчонку в цокольном этаже дома, в котором жил Нахман с семьей, нередко обворовы-

247

вали и громили. Голодные и оборванные мадьяры с соседних улиц утаскивали все, что было возможно. Выйти из дома и встать на защиту своего добра Нахман не мог: нападающих бывало несколько, и они были вооружены. А днем, хитро глядя в глаза Нахмана, соседи говорили, что разбой был учинен ночью какими-то проезжими, кочующими цыганами.

В Иерусалиме уже несколько лет жил старший брат Нахмана — Гедали, который переехал в Святую землю вместе с артелью билуйцев*. В надежде на первоначальную помощь брата отважился Нахман на долгую, тяжелую дорогу.

На двух крестьянских подводах добрались до Одессы. Денег хватило только на палубные билеты какого-то парохода, шедшего в Порт-Саид. Так же за последние деньги справили какие-то документы, подтверждавшие право на переезд во владения Османской империи.

Даниэль плохо помнит дорогу и хлопоты, связанные с непростым путешествием. И рассказывал он своим детям только какие-то отрывки из первого и последнего путешествия в жизни.

Всю свою долгую жизнь он прожил по соседству с Бухарским кварталом Иерусалима, где самым оживленным местом был рынок, и ему досталось поначалу работать на том рынке, помогая отцу, который стал простым рабочим у бухарского еврея-купца.

Но работа работой, а молитва и учеба у еврейского юноши стоят на первом месте. Каждый день еще до восхода солнца предстояла дорога к Стене Плача — мимо просыпающихся арабских магазинчиков, кафе, прилавков, с которых торгуют фалафелем и швармой, нужно было подойти к Святыне. Отесанные огромные каменные глыбы, чахлые травинки в расщелинах заставляли задавать вопрос Пространству: когда же, когда же придет долгожданный Мессия? Отец, дед, прадед, которого уже дав-

248

но нет, и душа которого где-то за Стеной концентрировала себя, свое Я в святых словах...

Услышь, Израиль: Господь — Бог наш, Господь един... Весь народ Израилев страдает, живет в муках оскорблений и унижений уже много веков. Народ молится и учит законы святого образа жизни, но почему-то нет конца злопыхательству, погромам, убийствам... Прими молитву нашу и претвори ее в жизнь, чтобы все народы пришли к святости!

Изо дня в день — молитва.

Изо дня в день — учеба.

Изо дня в день — работа.

В синагогу и в ешиву доходят разные слухи: «Эцель» и «Лехи» оказывают вооруженное сопротивление английскому экспедиционному корпусу, который осуществляет власть в подмандатной Палестине.

Англия, вроде, нацелена на создание еврейского национального очага, а пока... Офицеры и солдаты шатаются по улочкам Меа-Шеарим в обнимку с распутными бабами, смеясь, показывают пальцем на евреев-ортодоксов, на еврейских женщин в париках и строгих одеждах. Они — военнослужащие британской армии и потому развлекаются и кутят в городах покорной Палестины.

Но он, Даниэль, как тысячи других евреев, познает-учит Тору, Книгу Пророков, Книгу Писаний, Мишну, Гемару, Шульхан-Арух, Агадот... Он живет по еврейскому календарю, который ведет летоисчисление от момента сотворения мира, по количеству начала новых лун. Он знает только еврейские названия месяцев: тишрей, хешван, кислев, тевет, шват, адар, нисан, ияр, сиван, тамуз, ав, элул. Проникаясь еврейским мировоззрением и смотря на окружающую жизнь, как на частицу присутствия Мироздания, сотворенного Великой Силой — Даниэль никак не мог осознанно принять на себя миссию бунтаря.

Отец и взрослые соседи-евреи уже хранили в своих тайниках револьверы и винтовки, готовые в любую минуту применить оружие против своих врагов.

249

Враги — а кто они? Нищие арабы, живущие всего в сотне метров от их еврейских кварталов Шхуна Бухарит и Шхунат Геула?* А бывает, арабы забираются и на Русское подворье и там воруют, недавно даже изнасиловали двух женщин.

Почему же нищие люди совершают преступления, а богатые толкают их на это, отбирая под разными налогами-предлогами деньги, скот, зерно, овощи и фрукты? Почему бедный человек должен платить непосильные подати?

Где-то за Меа-Шеарим шли бои. Кто-то из соседей-поселенцев «пропадал» на какое-то время из квартала. Чье-то тело привозили на телеге, запряженной ослом, закутанное в тахрихим и тут же хоронили на еврейском кладбище в Синедрии. Вокруг что-то творилось-происходило, а Даниэль жил замкнуто: учеба, молитва, работа.

И подошло время, что стал он чувствовать себя мужчиной, и посоветовал ему ребе жениться. И, как было принято у евреев Меа-Шеарим, перешел жить Даниэль в дом родителей жены своей Хани. Хани, как положено еврейской женщине, каждые полтора года рожала ему детей.

Шли годы... Многое менялось в мире. Керосиновые лампы, керогазы, примусы перекочевали в антикварные лавки арабов, в домах появились телефоны, электрические лампочки вечерами освещали еврейские дома.

Даниэль жил в своей квартире со своей семьей. В синагоге ходили слухи о признании Государства Израиль на Святой земле Лигой Наций... А что такое Лига Наций? Она-то признала Израиль, а арабы — нет. И полыхает во­круг Меа-Шеарим война. И опять кто-то уходит в боевые отряды. Кого-то привозят на телеге, запряженной ослом. В синагоге постоянно сидят на полу сутками евреи и оплакивают погибших...

Где-то в Европе окончилась большая-большая война. Сейчас стало ясно, что евреев просто уничтожали, как

250

больной скот, в каких-то крематориях. А что такое крематорий? Это какое-то научное достижение по превращению в пепел еврейских детей... Слава Б-гу, его дети живут, учатся в ешивах.

Несмотря на перестрелки и разрывы снарядов, почти каждое утро араб Валид привозит в его лавку свежие овощи: помидоры, огурцы, лук, чеснок, картошку. Телега, запряженная ослом, полностью завалена продукцией араб­ских полей. Война войной, а крестьяне-феллахи не могут жить без евреев — овощи нужно продавать, а в крупных промышленных городах Палестины уже крепко осели евреи, в основном убежавшие от пожирающих их крематориев.

Немцы сжигали евреев в крематориях, российские большевики морили евреев холодом и голодом в каких-то лагерях в Сибири. А что такое лагерь? Как можно заморить и заморозить живого человека и маленького ребенка?

Слава Б-гу, в Меа-Шеарим в тесноте — но не голодные, бедненько, простенько — но одетые еврейские дети учатся в хедерах и ешивах.

А в синагоге говорят, что сионист Давид Бен-Гурион разгромил Арабский легион, и скоро будет подписан мирный договор с Трансиорданией, Египтом, Сирией. И что это за страны такие — Сирия, Египет, Трансиордания? Какой-то король Фарук сейчас правит в Египте. Это, наверное, потомок фараона, хотевшего уничтожить евреев еще в библейские времена... Да, в Пасхальной агаде говорится, что в каждом поколении будут люди, желающие уничтожить евреев.

Даниэлю, сыну Нахмана это все известно. Нужно полагаться на Превечного, который так устроит, что злодеев не будет на Земле. А евреи, конечно, будут, только им нужно жить по законам Торы, которая в современном языке называется «инструкцией» выживания.

А что такое инструкция? Слово какое-то непонятное. «Ораот-шимуш»*  — так светские, не соблюдающие тра-

251

диций евреи говорят. В Б-га не верят, а на Тору ссылаются — что только благодаря ее законам можно жить достойно и радостно, если родила тебя на белый свет любящая еврейская мать...

Как хорошо, что в Меа-Шеарим много еврейских детей! Живут тут евреи-ашкеназы: хасиды из Бельц, хасиды из Сатмара, хасиды из Карлина, Брацлава, Бердичева, Стасова... Кто их знает, как и из какого местечка занесло евреев в Меа-Шеарим. Объединяет их одно: все они молятся и соблюдают еврейскую традицию, как патриархи народа еще до египет­ского рабства.

Египет? Король Фарук? Пройдет десяток лет — и не будет Фарука! Это точно, ибо поднял он свои коварные злодейские руки против евреев.

А что евреям надо? Чистое вечернее небо с горящими звездами, ясную луну над головой, видеть Млечный путь и читать: «Устраивающий мир в высотах Своих. Он пришлет мир нам и всему Израилю. И скажем: Омен!»

Ох, как бы хорошо было жить, если не чувствовать, как умильный араб Валид, говоря «Хабиби, мотек!»*, готовит какую-то каверзу. Коварны и лицемерны они, братья наши двоюродные.

Для них пролить кровь араба — ничто, а неверного — что еврея, что христианина — вообще не вопрос. А пресмыкаться и притворно улыбаться — это у них еще от Потифара, придворного, первого в свите фараона.

Три тысячи лет прошло от Древнего египетского царства до дней возрождения Государства Израиль, а люди не изменились: лицемерие, зависть, ненависть, жестокость неизвестно почему идут рядом с улыбочкой на добродушном лице.

 

Жил Даниэль, поспешая за временем, которое несла научно-техническая революция, оставлявшая, увы, людей почти такими же, какими они были во времена фара-

252

она. Но было все же так, что кто-то в народах мира принял в свое сердце и добро, и милосердие, и благословлял с любовью людей и все живое. Праведниками народов мира назовут еврейские мудрецы людей, которые спасали невинные души евреев, которым противны кровь, растерзанные тела, глумление над людьми. Хранили эти люди молчание перед проклинающими и истребляющими, не давая погасить свечу чужой жизни.

Но таких людей было ох как мало, недостаточно в море жизни... Зло торжествовало — когда явно, когда тайно, прикрывшись маской и улыбочкой.

Думы всякие были у Даниэля, покоя не давали ему. А годы — годы шли.

Шесть сыновей и пять дочерей родила ему верная, любимая, прекрасная Хани. И когда рожала она последнюю — девочку Эстер, то у старшего сына Айзика родился первенец Лейб. И жил Айзик в доме родителей жены своей Блюмы, как водится в еврейских семьях.

А годы — годы летели дальше...

Все сыновья, все дочери, все внуки Даниэля живут в строгих еврейских законоучительных предписаниях. Учатся, молятся, подрабатывают на разных работах, кто где. И приходят по очереди к постели тяжело больного Даниэля сына Нахмана и читают гимны, прославляющие имя Превечного — из века в век предписано евреям читать священную книгу Псалмов, когда видят они ясно, что душа еврея, насытившись годами жизни на Земле, стремится в рай.

 

Уже несколько дней подряд, по два часа в день, я сижу около койки Янкеля Моисеевича и читаю Техилим. Все время рядом со мной кто-то из родных Даниэля тоже читает Техилим. Звуки Техилим высвечивают ярким лучом света в сером туманном пространстве жизни — жизнь-судьбу Янкеля сына Моисея и жизнь-судьбу Даниэля сына Нахмана.

 

В очередную пятницу ближе к вечеру в больничную палату, где лежат старцы-евреи, пришли трое молодых

253

ешиботников-хасидов. Один играет на шестиструнной гитаре, хорошей, дорогой. Второй подыгрывает на дудочке-флейте. Третий подстукивает в бубен. Псалмы-песни и музыка, отражаясь от стен палаты, наполняют души присутствующих.

В израильских больницах разрешено накануне субботы помогать тяжелобольным. К лечению капельницами, приборами искусственной вентиляции легких и инъекциям добавляются псалмы-песни в сопровождении гитары, флейты и бубна.

Хасиды уверены, что святые звуки их песнопений продлят жизнь старцам, и наступающая Святая Суббота будет днем Святости-жизни и Радости-жизни.

 

Так и получилось: в первый день наступившей новой недели я опять иду в больницу Шеарей-Цедек*, где на пару с одним из сыновей Даниэля читаю псалмы великого еврей­ского царя — царя Давида. Я пою славу Творцу, которую пел псалмопевец Давид. У меня не те эмоции исполнения и не тот голос, но буквы в книге Псалмов святые, я претворяю их в звуки.

Поколения сменяются — звуки остаются, буквы остаются, основание феноменальной, вечно живой еврейской традиции.

И я для дорогого моему сердцу читателя привожу на родном русском языке бессмертное творение еврейского пророка:

 

254

Из глубины я воззвал к Тебе, Г-споди,

Г-споди, услышь голос мой!

Да будут уши твои внимательны

к голосу молений моих.

Если грехи хранить будешь, Г-споди, Г-споди,

кто устоит?

Ибо у Тебя прошение, дабы благоговели

перед Тобой.

Надеялся я, Г-споди, надеялась душа моя,

И на слово его уповал я.

Душа моя (ждет), Г-споди, больше,

чем стражи — утра, стражи — утра.

Уповай, Израиль, на Г-спода,

Ибо у Г-спода милосердие

и великое избавление у Него.

И он избавит Израиль от всех грехов его.

 

В палату приходят медсестра и медбрат. Они просят меня и сына Даниэля выйти в коридор больницы на время проведения лечебных процедур. Мы вы­шли и стоим около медицинского поста. Русскоязычная сестричка Белла смотрит на монитор компьютера. При помощи компьютерной «мышки» она «видит» все, что происходит с лежачими больными.

По коридору проходит еврейский мальчик в возрасте где-то десяти лет. У его левой руки нет кисти. Ее оторвало в одном из терактов.

Вот идет целое отделение девушек-солдат с автоматами за плечами. Они пришли навестить боевую подругу, которая получила ранение во время схватки с арабом-террористом.

Кругами ходит старичок-еврей и ищет лифт — он хочет убежать из больницы домой.

Нас опять приглашают в палату к тяжелобольным старцам-евреям. И мы снова читаем Псалмы.

В назначенное время меня сменяет дочь Янкеля Моисеевича Виктория. Она уже давно забыла про жизнь на Украине и в местах службы отца. Она хочет, чтобы сверши-

255

лось Чудо — папа встал с койки и пошел бы самостоятельно домой. Она не верит в то, что происходит на ее глазах.

 

Я ухожу из больницы «Шеарей-Цедек». В вестибюль из другого крыла, где находится родильное отделение, выходит уже начинающий седеть религиозный еврей (как их называют в Израиле, «дос»). Он несет на руках новорожденного ребеночка, запеленатого по-восточному и подвязанного через шею и спину отца к его груди.

Рядом с евреем — жена и с десяток мал-мала и чуть старше еврейских детей.

Слава Превечному, в «Шеарей-Цедек» есть и родильное отделение. Тут все рядом: роды, избавление от болезней, спасение жизни — и смерть. Но смерть в девяносто лет — благо, так считают еврейские мудрецы.

Утром на рассвете второго дня от Субботы Янкеля Моисеевича не стало. Через час не стало и Даниэля Нахмановича.

Похороны были назначены в 13.00 для останков Янкеля сына Моисея. Для останков Даниэля сына Нахмана — на 14.00 на кладбище Гиват-Шауль.

Гиват Шауль — это холм Царя Саула, на котором располагался его стан во времена, когда Давид еще не был царем, а должен был только вступить в бой с Голиафом, за 1000 лет до рождения Иисуса.

На холме Саула похоронен в декабре 1979 года мой отец Арон сын Израиля Грузман...

Я принял участие в похоронах Янкеля Моисеевича. Хевра Кадиша*  очень точно выполняет все талмудические предписания во время похорон евреев. Раввину, служащему на погребении, совершенно безразлично, как жил еврей во время пребывания на Земле — был ли он атеистом, коммунистом, секулярным, прогрессивным, гуманистом... Какая разница? Участие в погребении — это выполнение великой заповеди.

256

Прожил Янкель Моисеевич всю сознательную жизнь в обществе, строящем коммуни­стический рай. Оставил он этот мир как еврей, проживший долгую жизнь. И приняла его останки с закрытым лицом и завернутым в саван телом сухая израильская земля. Только вслед за мешками с мелкими фракциями кремнеземистых элементов наглухо легла на отверстие могилы бетонная плита.

Раввины делали свое дело — служили Творцу, читая молитвы и провожая душу еврея тяжелой, но счастливой судьбы.

Покоятся останки Янкеля Моисеевича на Святом холме Святой Земли.

Через час хоронили Даниэля сына Нахмана. Обряд все тот же. Дети рвут или режут на себе нательное белье, раввины читают молитвы... Только детей, внуков, родных, близких, знакомых на похоронах Даниэля сына Нахмана около двухсот человек.

Все читают псалмы царя Давида, все знают, как вести себя на еврейских похоронах. Все родные неделю будут соблюдать жесткий траур — сидеть на полу синагоги, есть только одно вкрутую сваренное яйцо...

В тот день на кладбище в Гиват-Шауле стало на две могилы больше.

 

Я побрел к дальним кварталам кладбища Гиват-Шауль. Там 19 декабря 1979 года (по-еврейски — 5 кислева 5740 года) был похоронен мой отец...

Ровные, чистые дорожки, аккуратные надгробья и памятники. Молчаливые кипарисы и сосны. Тишина.

Я подхожу к надгробию с надписью «Арон сын Израиля Грузман». На надгробье лежат камушки, которые приносит мой старший сын, бывая на кладбище, лежат и те, которые принес я. Но что-то редко я прихожу к могиле отца...

Уже целых двадцать пять лет есть надгробие, на котором начертана фамилия, которую я ношу.

С краю надгробия я кладу камешек и ставлю свечу. Зажигаю свечу, читаю поминальную. Прошу Превечного,

258

чтобы душа Арона сына Израиля была в раю воссоединена с душой всего народа моего.

Ветер слегка шумит в верхушках кипарисов и сосен. На кладбище — тишина. Наверное, так же тихо на кладбище «Румянцево» в Нижнем, где покоится прах матери моей Малки дочери Нухома.

 

6 июля 2004 года.Иерусалим.В своём кабинете

Получил на почте заказной конверт на мое имя. В конверте — долгожданная рекомендация от Игоря Губермана. Я начал процедуру вступления в Союз русскоязычных писателей Израиля.

В моем сердце глубокая благодарность Игорю. Двумя неделями раньше он провел благотворительный вечер в пользу «Иерусалимского журнала». Каждый раз, присутствуя на его выступлениях, я восхищаюсь его талантом. Только он, еврей Губерман, смог превратить русскую матерщину и похабщину в милую для ностальгирующего русскоязычного еврея поэзию.

Я очень люблю его «гарики» и его самого — человека, еврея по национальности. Мы с ним земляки-иерусалимцы.

Наше знакомство длится уже несколько лет. В свои первые приезды в Нижний Игорь Губерман устраивал благотворительные выступления в синагоге.

В святом месте он не произносил никаких бранных слов, чем подчеркивал уважение к синагоге, Торе, талмудическим поучениям... и свои выступления проводил как бы не в своем стиле. Его выступления в памяти нижегородских евреев и его образ поэта очень почитаем среди них.

 

227-243    244-258    259-274